Данный материал является 4-й частью из цикла лекций Амина Рамина «Язык, буквы, имена». Целиком цикл по этой ссылке.

Текст лекции:

Теория Дарвина имела критически важное значение для становления того, что сегодня называется «материалистическим мировоззрением». Фактически то, что предложил Дарвин — это гипотетическая альтернатива креационалистской модели (от латинского creatio — творение). Креационалистская модель, изложенная в религиях откровения, говорит, что если существует такой бесконечно разнообразный мир и в нём столь сложные живые организмы, то всё это кто-то сотворил — кто-то, обладающий бесконечным знанием, силой и мудростью, то есть Бог. Это звучит очень разумно. В действительности, как мы ещё увидим, это и есть единственная разумная позиция, никакой другой не существует.

Что сделал Дарвин? Он решил предложить альтернативу этой модели — но не полную, а частичную, касающуюся только органического мира, царства жизни. Дарвин не строил теории, откуда вообще взялся мир — после него это стали делать другие (концепция «большого взрыва» — впрочем, также ничего не объясняющая, потому что возникает вопрос: а откуда взялся сам большой взрыв? — и всё равно мы приходим к выводу о бытии Творца, который Сам, в свою очередь, никогда и никем не был сотворён). Дарвин сосредоточился именно на этом участке реальности, на органической жизни, и попытался тут, так сказать, дать решающий бой креационалистам. На вопрос: «Откуда всё взялось в живой материи?» — он ответил: «Всё появилось в результате постепенной эволюции по механизму случайных изменений в сочетании с естественным отбором». То есть не Богом сотворено, а возникло само собой, и вот вам, сказал Дарвин, объяснение, вот вам механизм того, как это произошло.

Эта идея была по-своему изящной, даже гениальной (гениальностью чёрного гения). Но после её выдвижения стало твориться нечто странное: вместо поиска аргументов в свою поддержку она получила господствующее положение просто безо всяких доказательств. Бесчисленные факты, противоречащие этой теории, игнорировались, а другие были за уши притягиваемы в её поддержку. Торжество теории Дарвина стало результатом не её научных достоинств, а наличия соответствующего социального бэкграунда в западном обществе того времени. Данный бэкграунд я подробно описал в цикле «Человек в исламе». Вкратце, это был общий тренд на освобождение от христианства, секуляризацию, становление новой парадигмы материалистической науки и соответствующего ей типа технической цивилизации. В наше время выводы из этой науки и этой цивилизации более-менее ясны (хотя далеко не для всех), но тогда это была эпоха эйфории, ожидания «всего нового», невероятных перспектив и возможностей. И вот на пике такой эйфории, такой, можно сказать, материалистической оргии появляется дарвиновское учение, которое предоставляет «научное» обоснование того, как живой мир мог развиваться сам по себе, без божественного вмешательства. Это произвело эффект взорвавшейся бомбы. Это было то, чего все ждали. Доказательств даже не спрашивали, несогласный автоматически клеймился как «мракобес», «ретроград» и «враг научного прогресса». Перефразируя известную фразу Вольтера: «Если бы Дарвина не было, его следовало бы выдумать».

Давайте посмотрим, в чем же, собственно, состояла эта теория. До Дарвина биологи, пытавшиеся объяснить происхождение животных видов, исходили из теории наследования приобретённых признаков. Эту концепцию предложил в 1802 году Ламарк. Согласно ей, животные в результате упражнений совершенствуют те или иные органы. В основе развития видов лежит внутренне присущее им стремление к совершенству. Ламарк считал, что у жирафов такая длинная шея, потому что они тянулись своими шеями вверх в течение многих поколений, чтобы лучше доставать до пищи на деревьях, и в результате их шеи стали такими, как сейчас. Дарвин нашёл другое объяснение, гораздо более изящное, и именно благодаря этому он приобрёл такое место в истории материалистической науки.

Согласно Дарвину, дело обстояло не так, что жирафы массово вытягивали свои шеи вверх, пока не стали длинношеими. Однажды среди жирафов родился такой, чья шея по случайности была немного длиннее, чем у других. Этакий случайный мутант. Но оказалось, что более длинная шея для мутанта вовсе не эстетический недостаток, а скорее преимущество в конкурентной борьбе с другими жирафами. Потому что благодаря этой шее он смог лучше других доставать пищу. Этот признак улучшил его выживаемость. А поскольку тем самым мутант выжил, а его менее удачливые конкуренты погибли, то он передал свою длинную шею по наследству. Дарвин назвал это «естественным отбором». «Выживает сильнейший». Каждый такой мутант с немного более длинной шеей, случайно появлявшийся в популяции жирафов, выживал успешнее и передавал свои признаки лучше, а потому все жирафы как вид постепенно стали длинношеими.

То есть механизм эволюции, по Дарвину, таков: происходит случайная единичная мутация у какого-то представителя вида, которая позволяет ему лучше выживать в борьбе за существование и тем самым размножаться. Аналогичные мутации случайно происходят и у других особей, также передаваясь их потомкам. Тем самым в общей популяции в результате преимущественного размножения особей, обладающих данным признаком, он получает всё более широкое и массовое распространение, пока полностью не вытеснит предыдущий признак.

Квинтэссенция всего дарвинизма — это борьба за существование плюс случайные мутации плюс естественный отбор. Или, говоря иначе, дарвинизм — это случайные (наследственные) изменения, проходящие проверку естественным отбором в ходе борьбы за существование.

Вывод из всего этого такой, что божественное участие из природы полностью устраняется. Вместо воли Бога встаёт невидимая рука «естественного отбора». Эволюция не знает ни плана, ни цели. В природе не существует никакого разумного замысла. Там действует только слепая сила под названием «естественный отбор». Это автоматический, бессознательный процесс, который не преследует какую-либо цель, не знает будущего, но при этом расставляет всё по своим местам, продвигая вперёд наиболее приспособленных.

Вот то, что предложил Дарвин. Но оставался все-таки один небольшой вопрос: а как же факты? В потоке всеобщего материалистического безумия такими «мелочами» никто не озадачивался. Все верили, как заметил философ Владимир Соловьев, что «если человек произошёл от обезьяны, то мы должны любить друг друга». В научной среде биологов теория Дарвина сразу же встретила отторжение и неприятие — именно в силу своей бездоказательности и противоречия фактам, — но она практически мгновенно переросла чисто научные круги, перейдя на уровень западной цивилизации в целом. Несогласным не оставалось ничего, как замолчать.

Но вот закончился 19-й век, техническая цивилизация с её позитивистской наукой и материалистической идеологией добилась полного господства — в том смысле, что у неё не осталось серьёзных конкурентов внутри западного мира. Все соперники, такие как католическая церковь, перешли в глухую оборону. Наступило время брать на себя историческую ответственность, реализовывать надежды на практике, преобразовывать мир так, как установлено в неписаной программе этой цивилизации — программе, одним из апостолов которой был Чарльз Дарвин. И что же произошло? Вместо сияющего света просвещения техническая цивилизация рухнула во мрак непрогляднее того самого «средневекового», от которого так упорно старалась отдалиться.

В 1914-м году началась Первая мировая война. Европейские нации, вместо того чтобы слиться в экстазе «прогресса» и «свободы, равенства, братства», принялись истреблять друг друга с помощью самых последних изобретений позитивистской науки и материалистической техники. А после «великой войны» половину планеты захватили режимы, построенные на невиданных прежде человеконенавистнических идеологиях.

И тут оказалось, что дарвиновская теория подходит не только для того, чтобы бороться с креационализмом и религией. Выяснилось, что она очень хорошо подводит «научные» основания под расистские концепции о «бремени белого человека». Если в природе существует «естественный отбор», играя там положительную роль, то он обязан действовать и в человеческом обществе, а значит, сильный должен побеждать и подавлять слабого. «Падающего — толкни», по лапидарному выражению Ницше, или «нежизнеспособные должны быть истреблены», согласно такому теоретику и практику расизма, как Адольф Гитлер.

Дарвинизм бросил вызов авраамической парадигме в области биологии — но он также бросил ей вызов и в области этики. При последовательном применении дарвинизма всё этическое учение религий Единобожия должно быть отброшено. В своей второй по значимости работе «Происхождение человека и половой отбор» сам Дарвин выстраивает иерархию рас, пишет о том, что некоторые расы стоят близко к животным, а другие нет, и делит их на «высшие» и «низшие». Расы, согласно этому опусу, есть не что иное, как биологические виды внутри человечества. Некоторые пассажи из этого «научного» труда сложно не спутать с соответствующими сентенциями из «Майн Кампф», к примеру: «В некотором не таком уж далеком будущем, которое измеряется лишь веками, цивилизованные расы, несомненно, истребят, а затем полностью заместят дикарей по всему миру. В то же время антропоморфная обезьяна (то есть низшие расы, по Дарвину) тоже будет уничтожена. Разрыв между человеком и его ближайшими предками будет быстро увеличиваться, и разница между цивилизованными людьми и дикарями станет примерно такой, как между европейскими народами и гиббонами, в то время как сейчас она такая, как между неграми или австралийцами и гориллами».

Основателем другой разрушительной идеологии, вдохновлявшимся Дарвином, был Карл Маркс. Он настолько восхищался им, что даже собирался посвятить ему свой главный труд — «Капитал». В 1859 году, прочитав «Происхождение видов», Маркс написал Энгельсу: «В этой книге заложены естественно-исторические основы наших взглядов».

И действительно, идея насильственной революции, в результате которой сильные безжалостно истребляют слабых («отживший класс»), очень хорошо согласуется с дарвиновской картиной мира, является конгениальной ей. В основе взглядов Маркса на общество лежал эволюционизм. Как и мир животных, человеческое общество развивается «от низшего к высшему». Высшим этапом эволюции станет коммунизм, а в процессе его утверждения должен произойти «естественный отбор» — уничтожение «реакционных классов». «Буржуазия» в марксистской доктрине играла ту же роль, что и «низшие расы» у нацистов — роль побочного продукта эволюции, пережитка «пройденных стадий», предназначенного самими «законами природы» к истреблению. Обратим внимание, что в обоих случаях — расизма и марксизма — истребление людей оправдывается некими «непреложными законами» и объявляется неизбежным этапом на пути к «прогрессу» — так же, как в теории Дарвина несовершенные особи обречены на истребление со стороны «более приспособленных».

И в дальнейшем коммунистическая идеология повсюду выступала как естественный попутчик дарвинизма, рекламируя, защищая и насаждая его. На практике данный комплекс идей воплотил Ленин — эта «мыслящая гильотина», по определению Горького. Для Ленина не существовало человеческих личностей, а жизнь людей ничего не стоила, поскольку путь к «лучшему обществу» должен быть пройден через беспощадную «классовую борьбу», через уничтожение «отживших классов». Карающая длань «партии» становится здесь рукой самой природы, орудием её непреложных законов.

И вот тут проявили себя подспудные моменты как дарвинизма, так и материалистической парадигмы в целом. Всё получилось совсем не так, что «если человек произошёл от обезьяны, то мы должны любить друг друга». На практике оказалось, что «если человек произошёл от обезьяны, то мы должны истреблять друг друга».

Доктрина о «происхождении человека от обезьяны» лишила людей высшего духовного измерения, создав подходящую атмосферу для практики массовых убийств. Ведь если человек — это всего лишь одно из «животных» в мире, где царят «борьба за существование» и «естественный отбор», то в гибели миллионов нет никакой проблемы. Если не существует непреложных критериев добра и зла, если человек не представляет собой абсолютной ценности, если его сущность восходит не к надмирным потокам света, а к макаке лысой, то «умри ты сегодня, а я завтра» — таков новый этический закон, согласно евангелию святого Чарльза.

Теперь, когда мы рассмотрели духовные последствия дарвиновской революции, давайте все-таки вернёмся к тому вопросу, с которого начинали: «А как же доказательства?» Так вот, с этим у эволюционистской религии дела обстоят весьма и весьма неважно — несмотря на внешне бодрые попытки представить обратное.

Начнём с типичного аргумента дарвинистов, с которым вы, наверное, так или иначе сталкивались: «Доказательствами дарвиновской эволюции заполнены все палеонтологические музеи». Парадокс ситуации состоит в том, что в действительности не существует ни одного бесспорного палеонтологического доказательства дарвинизма — то есть постепенного перехода одних видов в другие посредством «естественного отбора». Наоборот, если эти находки что-то и демонстрируют, так это опровержение дарвиновской теории: биологический таксон может в течение долгого времени жить безо всяких изменений и вдруг рядом с ним появляется какой-то совершенно другой таксон. Как будто произошла некая мгновенная мутация. В действительности это могло быть и не мутацией вовсе, а проникновением другого вида в этот же географический ареал в результате смены климата и природных условий. Или изменением численности видов: один из многочисленного стал редким, а другой из редкого — многочисленным, то есть как бы «возник», тогда как на самом деле он всегда существовал. Или — гипотетически говоря — просто сотворением нового вида. Вариантов объяснений множество и все они, как минимум, обладают такой же достоверностью, как и эволюционное.

Итак, все «палеонтологические доказательства» дарвиновской теории основаны на банальных спекуляциях. Дарвинист додумывает наличие постепенного перехода от одних видов к другим, не предъявляя этих переходных форм и утверждая, что многие промежуточные формы потеряны. На это надо ответить, что гипотетическое додумывание не является научным аргументом: с таким же успехом можно предложить и другие интерпретации палеонтологических находок.

Давайте обратимся к жирафам, пример которых приводил сам Дарвин для разъяснения своей теории. Согласно Дарвину, шеи жирафов удлинялись под влиянием «естественного отбора», так как это давало им преимущество в добывании пищи. Но в таком случае свидетельства палеонтологии должны были бы предъявить нам эти постепенно удлиняющиеся шеи. Ничего подобного не произошло. У скелета жирафа в Лаэтоли, которому предположительно 5 миллионов лет, такая же шея, как у современного жирафа.

(Замечу, что, говоря об этих «миллионах лет», я просто следую условностям современной позитивистской науки: в действительности существуют очень большие сомнения в том, что возраст Земли можно исчислять какими-то «миллионами лет». На это указывает целый ряд фактов, некоторые из которых мы ещё встретим по ходу изложения. Но при этом я не хотел бы также с уверенностью утверждать, что Земле, скажем, 100 тысяч лет. Очевидно, пока ещё наши представления о жизни и о прошлом нашей планеты настолько примитивны, находятся на таком первоначальном уровне, что мы не можем сказать что-либо определённое по данному поводу. Возможно, в будущем мы подойдём к таким парадоксальным выводам, что прошлое Земли нельзя измерять какими-либо «годами» в известном для нас смысле, потому что само время тогда протекало иначе и физические процессы и законы были иными.  Но это уже отдельный вопрос, выходящий за рамки данной темы).

Итак, почему же за 5 миллионов лет жираф не совершил никакого прогресса в удлинении своей шеи? Эволюция решила остановиться на достигнутом? Или «естественный отбор» перестал действовать? И где останки предыдущих «моделей» жирафов с более короткими шеями?

В принципе, дарвинистские теории о том, «кто от кого произошёл», ничем не отличаются от гадания. С таким же успехом эту логику можно было бы применить к ныне существующим животным. Возьмём, условно говоря, мышь, кошку и собаку, существующих в настоящий момент одновременно. Предположим, что мышь как вид вымрет через условных пять миллионов лет, домашние кошки вымрут ещё через десять миллионов, останутся только собаки. В таком случае гипотетические дарвинисты будущего, найдя остатки сначала мышей, затем кошек, решат, что собаки произошли от мышей, а кошки были «переходной формой» между ними. В действительности ни один из них не произошёл от другого: они жили в одно и то же время, просто мышам и кошкам не посчастливилось вымереть раньше.

Также довольно нередки те случаи, когда палеонтологические останки животного, которое стоит выше по эволюционной лестнице, находят в более ранних слоях. То есть, говоря простым языком, потомок оказывается на миллионы лет старше своего предка. Эволюционистами такие находки или игнорируются, или как-то перетолковываются. Это — не говоря о совсем уже скандальных фактах, которые ставят под сомнение не только дарвиновскую теорию, но вообще все современные представления о мироздании. Речь идёт о всё более частых случаях обнаружения следов органики в ископаемых, возраст которых, как считается, должен насчитывать миллионы лет. Например, фрагменты белков коллагена и ДНК не так давно были обнаружены в костях тираннозавра командой учёных под руководством Швейцера (предполагаемый возраст тираннозавра 65 млн. лет). Коллаген — неустойчивое образование, при температуре в 20 градусов он может сохраняться не более 15 тысяч лет. Другой команде из 8 случайно отобранных костей динозавров удалось обнаружить следы органики в 6-ти (это означает, что такие следы есть в большинстве костей динозавров). В панцире ископаемой черепахи с предполагаемым возрастом в 54 млн. лет обнаружена целая серия белков. Эти органические соединения должны были полностью разложиться в течение каких-то тысяч или максимум десятков тысяч лет. Таких случаев много, я не буду их перечислять, интересующиеся сами могут найти соответствующие исследования.

А потому все эти красочные схемы, все эти нарисованные картинки «переходов одного вида в другой» — это околонаучные фантазии, выдающие желаемое за действительное и в таком виде транслируемые легковерной публике. Потому что публика, обрабатываемая миссионерами дарвиновской религии, конечно, не отправится в музей выяснять истину и не станет штудировать сложные труды по палеонтологии — она поверит эффектным схемам и рисункам, так как «всем известно, что музеи завалены доказательствами эволюции».

Не иначе как мошенническим можно назвать другое мнимое «доказательство» дарвиновской теории: сходство эмбрионов разных видов. Действительно, что можно доказать с помощью такого сходства? Что всё живое и даже вообще всё сущее обладает похожим набором форм? Но это и так понятно даже ребёнку, и отсюда не следует ни «эволюции», ни тем более «естественного отбора». С таким же успехом можно было бы сказать, что человек произошёл от футбольного мяча, потому что форма его головы тоже круглая. Пресловутые «жаберные дуги», которые якобы имеются у человеческого зародыша и с которыми в своё время так носились дарвинисты, доказывая, что человек когда-то был рыбой, на самом деле представляют собой т.н. висцеральные складки, из которых у зародышей разных видов затем развиваются совершенно разные органы (у человека это челюсть и гортань). Серьезные теологи дарвиновской религии сегодня уже не используют этот аргумент, хотя он продолжает встречаться в популярной литературе и других миссионерских материалах.

Далее, дарвинисты ссылаются за некие примеры «наблюдаемой эволюции», то есть эволюции, которая якобы совершается прямо сейчас на наших глазах или является экспериментально зафиксированной. К сожалению для них, это тоже не более чем попытки выдать желаемое за действительное. Как правило, в таких случаях не происходит ничего, кроме обычной внутривидовой изменчивости, то есть таких вариативных трансформаций, которые не меняют фундаментальных характеристик самого вида, вроде изменения цвета сетчатки глаза, пигментации кожи или роста у людей. Даже пример тех галопагосских вьюрков, изменения клювов которых подтолкнули самого Дарвина к идее об эволюции под давлением «естественного отбора», оказался банальной внутривидовой изменчивостью, как доказали современные исследования.

Среди «экспериментальных подтверждений» приверженцы теории Дарвина ссылаются на появление у бактерий устойчивости к антибиотикам. Тут за эволюцию выдаётся то, что заведомо ею не является — то есть адаптация. Бактерии очень быстро адаптируются к изменениям окружающей среды, потому что численность их колоний и скорость размножения просто колоссальные. Причём адаптируются они зачастую за счет поломок, мешающих вредным для них факторам выполнять свою функцию. После того как окружающая среда приходит в норму, бактерии снова возвращаются к своей изначальной форме. Поэтому они и остались одними и теми же в течение предполагаемых 2 млрд. лет. То есть у бактерий не появляется какой-то новый полезный признак, а, наоборот, что-то ломается, например, механизм транспортировки веществ через мембрану (за счёт чего туда также перестаёт проникать и антибиотик). В действительности тут произошла не эволюция, а деволюция — у бактерии не появился какой-то новый полезный признак, а наоборот, пропал уже существующий. Говоря простым языком, бактерия стала «инвалидом». Как только ситуация придёт в норму, такие «инвалиды» сразу же будут вытеснены нормальными экземплярами.

Этим же объясняется и пример мнимой эволюции, часто приводимый дарвинистами — как бактерии кишечной палочки якобы научились потреблять цитрат (лимонную кислоту). На самом деле данные бактерии всегда умели потреблять цитрат, просто не пользовались этой способностью, ввиду отсутствия необходимости. Дело в том, что у бактерии кишечной палочки есть ген, который отвечает за подавление потребления цитрата в присутствии кислорода, то есть в нормальных условиях. Когда в рамках эксперимента их посадили на один только цитрат, через 30 тысяч поколений у замученных бактерий этот ген наконец сломался. И бактерии-инвалиды стали усваивать цитрат, что было заявлено как «экспериментальная победа теории эволюции».

В действительности за 150 лет существования дарвиновской теории не было зафиксировано ни одного явного и бесспорного случая видового изменения, хотя за такой период их можно было бы предъявлять сотнями. Отговорки о том, что это очень медленный процесс, не могут быть приняты, поскольку многие животные размножаются чрезвычайно быстро, их поколения меняются с калейдоскопической быстротой, и за 150 лет должны были наблюдаться хотя бы какие-то случаи перехода одного вида в другой или по меньшей мере закрепления новых признаков.

В литературе мне встречался такой пример: как известно, у людей мужская атлетичность является очень типичным признаком полового отбора со стороны женщин. Кроме того, она даёт явные преимущества в обществе самих мужчин, а также и в плане приспособляемости ко внешней среде (наличие большей силы и возможности совершать физические операции). То есть налицо все данные для того, чтобы такой признак, как мужская атлетичность, становился всё более и более распространённым в популяции. Начиная с глубокой древности и до сих пор среди нас должно быть всё больше геркулесоподобных мужчин с узкой талией, широкими плечами и рельефными мышцами. Однако ничего подобного не происходит. В некоторых людских популяциях, наоборот, мужская атлетичность утрачивалась со временем, а сегодня это происходит уже в масштабах всей планеты.

Вообще homo sapiens как вид является наглядным опровержением теории эволюции. Вряд ли кто-то будет отрицать, что этот вид является самым наблюдаемым в истории — ибо кого ещё больше наблюдал человек, чем самого себя? Почему же за всю историю наблюдений у него так и не появились какие-либо новые признаки? Почему, например, люди не стали за это время гораздо выше, хотя в некоторых популяциях «естественный отбор» этому явно способствует? Почему среди нас нет трёхметровых гигантов? Почему мы не стали похожими на финалистов конкурса «Мистер Олимпия», хотя все предпосылки для этого существуют? В ответ дарвинист станет приводить отговорки о роли «стабилизирующих факторов эволюции» — например, то, что большая мышечная масса нуждается в большем объёме пищи, а человек ограничен в питании. Почему же тогда горилла или бык обладают такой впечатляющей громадой мышц? Для них нет этих пищевых ограничений? В ответ дарвинисту придётся изобретать ещё какие-то спекулятивные версии — и так далее. Как мы сказали, теоретическая модель дарвинизма больше всего напоминает гадание или спекулятивное подведение задним числом каких-то обоснований под уже наблюдаемые факты.

Очевидно, то, чего не учёл Дарвин и его последователи — наличие границ в живой природе. Сторонники теории эволюции приводят огромное количество фактов об изменениях внутри таких границ, но не дают убедительных доказательств того, что один вид когда-либо превращался в другой. Они говорят: «Вот видите, у этой птицы был клюв такой-то формы, а стал немного другой — вот вам доказательство эволюции». Или: «У таких-то ящериц ноги были немного длиннее, а стали чуть-чуть короче — вот вам и эволюция». Тогда как это никакая не эволюция, а колебания допустимых признаков в рамках одного и того же вида. «Нет изменения в творении Аллаха» (30: 30). Возможно множество горизонтальных трансформаций в рамках одного вида, но не переход этого вида в какой-либо другой, особенно в более сложно организованный. На такой переход в системе творения стоит запрет, и нет сомнения, что если современная наука будет более объективной, она рано или поздно найдёт конкретные физические механизмы такого запрета.

Итак, очевидно, у каждого вида присутствуют некие биологически, генетически заданные рамки. Причём у разных видов ширина этих рамок сильно отличается. Например, у собак они очень широки. Возможно, если бы люди с древности не знали породы карликовых собак, то сегодняшние дарвинисты, произведя над этим видом животных какие-то эксперименты, довольно быстро обнаружили бы, как размер собаки за ряд поколений уменьшился в три-четыре раза — и трубили бы во все трубы по поводу «очередного сокрушительного успеха теории эволюции».

Эти границы могут быть даже такими, что в их рамках для вида запрограммировано то, что он в обычных для себя условиях вообще никак не проявляет. Например, один из видов жуков под названием амброзиевый полосатый листоед, попав случайным образом из Северной Америки в Евразию, вдруг начал летать, хотя до этого он умел только ползать. Казалось бы, какая победа теории эволюции! Но только никакой эволюции тут быть не может, потому что летать жуки научились за 5 лет, а, согласно эволюционной теории, на развитие такой способности должны были бы уйти как минимум сотни тысяч лет. Дело тут в том, что у этого жука способность летать уже имелась, она была прописана в генетических границах его вида, просто находилась в выключенном состоянии, а при смене природных условий вновь активизировалась.

Точный механизм действия этих генетических границ мы пока не знаем, в том числе по вине дарвиновской теории — из-за её доминирования исследования в определенных направлениях просто не ведутся. Но ясно, что если какой-то представитель вида выходит за рамки этих границ, он приобретает не преимущества, а уродство. Возьмём, например, очень высоких людей. Очевидно, генетические границы человека как вида не подразумевают рост выше 2-х метров. Если человек выходит за эти пределы, он сталкивается с явными проблемами, причем системными. Очень высокие люди жалуются на трудности при передвижении, мигрень, ослабление памяти, ухудшение зрения и работы практически всех внутренних органов. Очевидно, человеческий организм просто не запрограммирован под такой высокий рост, и если под влиянием неких исключительных факторов он приобретает его, то отвечает на это системными сбоями.

Дарвинизм исходит из предположения, что если живой организм как-то «апгрейдить», добавить ему какой-то новый полезный признак, то от этого он станет только лучше и передаст данный признак дальше. Но все наблюдения показывают, что если живые организмы и могут апгрейдиться, то лишь в ограниченных рамках, выход за которые влечёт за собой не увеличение выживаемости вида, а наоборот, его деградацию. В некоторых человеческих популяциях средний рост может быть несколько выше нормы (например, у северных народов), в других несколько ниже. Это допустимо. Но вот превышение определённых границ (2 метров) уже влечёт за собой системный сбой и вырождение. Если бы дарвиновские предположения были верными, то после возникновения какой-то высокой популяции людей, в которой средний рост доходит, скажем, до 185 см, она могла бы со временем стать ещё более высокий — так, чтобы через некоторое время средний рост по популяции достигал уже 190, потом 195 см и так далее. Ведь это явно полезный признак, способствующий борьбе за выживание. Однако ничего подобного не происходит. То есть совершаются колебания на десять или пятнадцать сантиметров вверх-вниз вокруг определенной нормы, но не более того. В человеческой истории не было зафиксировано таких популяций, средний рост которых достигал бы, скажем, двух метров.

Другая трудность, с которой эволюционная теория столкнулась ещё во времена Дарвина, не разрешив её до сих пор — невозможность объяснить целесообразность появления новых органов на ранних стадиях с помощью «естественного отбора». Возьмём, например, глаз. Ведь глаз не возник сразу же готовым. Сначала вместо него должно было появиться что-то вроде тонкой плёнки, которая всё более утолщалась и приобретала светочувствительность, пока в течение тысяч и тысяч поколений и миллионов лет эволюции не превратилась в глаз. Но какой смысл был в этой плёнке с точки зрения «естественного отбора»? Она могла только мешать животному, а потому особи с соответствующей мутацией должны были, наоборот, уничтожаться «естественным отбором», а не выживать, неся этот признак дальше. Или же мудрая природа как-то уловила его будущую целесообразность для организма за миллионы лет до наступления этой целесообразности? Но ведь суть дарвиновской веры в том и состоит, что в природе нет ничего целесообразного: там действует лишь поток слепых сил, без какого-либо знания и смысла.

Если взглянуть на данную проблему с генетической точки зрения, то мы увидим, что за функционирование каждого крупного органа отвечает огромное количество генов, взаимодействующих друг с другом с крайней степенью сложности. Трудно представить себе такой процесс развития, в котором включение каждого нового гена в этот комплекс приносило бы ощутимую пользу. Вероятность этого подобна вероятности собрать реактивный самолёт, начиная с самой первой его детали, посредством добавления к ней всё новых и новых компонентов — причём так, чтобы на каждом из этих этапов он представлял собой не груду металла, а полезную конструкцию. Понятно, что это невозможно. В течение всего процесса сборки самолёт будет совершенно бесполезным и даже обременительным, пока его не соберут полностью, привинтив к нему последний болт, — и только тогда он сможет исполнять свою функцию.

Отвечая на эти вопросы, эволюционисты опять же не приводят ничего, кроме серии натянутых и гипотетических рассуждений, не подтверждаемых никаким фактическим материалом. Например, на вопрос о том, зачем птице был нужен зачаток крыла, пока оно полностью не сформировалось, они говорят, что, возможно, он выполнял терморегулирующие функции. То есть птица обмахивалась им, как веером. Забавно, что сказки о «терморегулирующей функции» сторонники дарвиновской секты начинают рассказывать во всех случаях, когда не удаётся найти какой-либо биологический смысл того или иного органа. Этой же «функцией» они объясняют большие уши у слонов (видимо, слоны в будущем начнут с их помощью летать), чешуйки на крыльях у бабочек и т.д. Такие примитивные объяснения, в принципе, были допустимы в эпоху Дарвина, когда вся невероятная сложность органической жизни ещё не была открыта, но сегодня они носят явный отпечаток мистификации.

Продолжим наш пример с самолётом дальше. Дарвиновская теория утверждает, что новые, более совершенные виды возникают из старых, менее совершенных, не сразу в готовом виде, а посредством очень медленного накапливания эволюционных изменений. В случае самолётостроения это выглядело бы так, что новую модель пытались бы не собрать с «нуля», а перестроить из старой. Условно говоря, сделать из «Кукурузника» Боинг-737. Прилепить ему новый борт, дополнительную обшивку, ещё один штурвал, ещё один датчик рядом со старым или вместо него... В итоге получилась бы некая гротескная конструкция, которая вряд ли смогла бы вообще куда-то полететь. Если бы живая природа развивалась по дарвиновским законам, мы имели бы не грациозных ланей и прекрасных бабочек, а неких фантастических уродцев, состоящих из заплаток и рудиментов.

И тут становится совершенно понятно, что Дарвин просто-напросто перенёс на природу то, что он видел в обществе своего времени, в эпоху атомарного либерализма и «первоначального накопления капитала». В привычном Дарвину английском обществе первой половины 19-го столетия человек осмыслялся как атомизированный индивид, борющийся с другими такими же индивидами за средства к существованию. Природа, по Дарвину, действует как «рациональный предприниматель», «эффективный менеджер», удаляя «всё лишнее» — всё, что не будет приносить «прибыль» в рамках «естественного отбора». При этом он совершенно абстрагируется от огромного количества примеров буйного излишества, которыми настолько полна реальная жизнь. Высокие ветвистые рога оленей ни в чем не помогают их выживанию — скорее мешают. Яркая окраска бабочек делает их быстрыми жертвами птиц, при этом не играя никакой роли в их размножении (что доказано современными исследованиями). Семейство рыжих лис, как это следует из самого их названия, имеет ярко выраженную рыжую окраску, для самих этих лис совершенно бессмысленную, ибо они дальтоники, но при этом выделяющую их на окружающем фоне, что ускоряет шансы каждой из них стать жертвой беркута. Даже огромные хвосты павлинов, которые дарвинизм долгое время считал иконой «полового отбора», в действительности не связаны с функцией размножения. Гипотеза о длинных шеях жирафов также оказалась неверной: как обнаружилось полевыми исследованиями, во время засухи и голода как раз те жирафы, шеи которых самые длинные, погибают быстрее всего. Гепарды, способные развивать скорость до 100 км в час, в природе преследуют свою добычу на половине и даже трети своих возможностей (35-50 км в час). Зачем же «естественный отбор» развивал в них такую скорость, если они её фактически не используют?

В числе других примеров явного противоречия дарвиновской теории фактам можно привести брачные игры животных, нерациональные и вредные с точки зрения выживаемости: они делают их уязвимой целью хищников и отнимают время от поиска пищи. По логике «естественного отбора», спаривание должно происходить как можно быстрее, практически молниеносно — как у комаров, у которых оно занимает пару секунд. Почему тогда процедура спаривания божьих коровок длится около 9 часов? Если мы обратимся к более сложным животным, то спаривание кошки тоже длится от нескольких секунд до полминуты, а вот птица-шалашник известна тем, что самец для привлечения самки в течение долгого времени строит специальные шалаши, эстетически украшая и устраивая их по определённым правилам. Причём эти шалаши не нужны ни для какой другой цели, кроме спаривания: после него самка строит отдельное гнездо, где выхаживает птенцов.

Где же логика во всём этом? И почему существуют такие различия между животными, бессмысленные с точки зрения биологической пользы? По логике «естественного отбора», природа давным-давно должна была избавить самцов шалашников от утомительной обязанности тратить своё время на возведение таких сооружений, ни в чём не способствующих выживанию. И  в чём смысл брачных танцев журавлей? Как это повышает их приспособляемость? Особенно если учесть, что журавли танцуют не только во время брачных игр, но и вообще по любому поводу, теряя при этом бдительность и осторожность.

Если бы эволюционная теория Дарвина была верна, из природы давно исчезло бы то буйство форм и красок, которое мы наблюдаем: в процессе тех самых «миллионов лет эволюции» всё это превратилось бы в некое подобие серого капиталистического общества или его самой совершенной формы — концлагеря, — где из поведения каждого удалено «всё лишнее», где все носят одинаковую одежду и ведут себя унифицированно. Если бы природа развивалась «по Дарвину», живой мир представлял бы собой или гротескных уродцев, о которых мы уже говорили, или некое подобие «чужих» из известной серии фильмов — совершенных убийц, у которых отсутствует «всё лишнее», в том числе и любые эстетические признаки. Не было бы ни цветных бабочек, ни ярко-рыжих лис, ни танцующих журавлей. Согласно теории Дарвина, любой ярко выраженный признак, не приносящий пользы своим обладателям, не может существовать. Ведь «естественный отбор» должен удалять этот признак — его носители вымерли бы, уступив место тем своим сородичам, которые лучше приспособились к окружающей среде. Но, к счастью, такие признаки существуют, являя тем самым «знамения Аллаха», следы «разумного дизайна» всех творений.

Далее, если следовать Дарвину, то в природе не должно было бы существовать и такой вещи, как половое размножение. Потому что оно чудовищно неэффективно в борьбе за выживание: самец сам по себе не оставляет потомков, возлагая производство обоих полов на самку. Бесполое размножение или партеногенез (гермафродизм) даёт в первом же поколении увеличение потомков вдвое, а затем они возрастают в прогрессии, поскольку в размножении тут участвуют все особи. Это уже не говоря о других плюсах, таких как отсутствие необходимости искать полового партнера, тратить время на все эти брачные игры и так далее.

Если природа есть машина по производству биологической эффективности, то почему она выбрала столь неэффективный путь? Это всё равно что на войне предпочесть мушкет современному скорострельному пулемёту или в экономической гонке — ручной труд конвейеру. Данная дилемма получила название «короля эволюционных проблем». Предпринимались попытки разрешить её, но все они носили характер неубедительных гипотез. Эти гипотезы предполагают, что половое размножение даёт некоторые преимущества, которые отсутствуют у партеногенеза. Пусть даже так, но ведь какие бы преимущества с точки зрения борьбы за существование ни давало половое размножение, они никогда не перевесят такого гигантского, очевидного и мгновенно действующего преимущества, как ускоренное размножение неполовым способом (а в дарвинизме биологическое преимущество определяется именно способностью оставлять после себя потомство).

Однако если мы посмотрим на природу не с дарвиновской точки зрения, в которой она видится по капиталистической модели как совокупность «эффективных менеджеров», борющихся друг с другом за место под солнцем, а с точки зрения «разумного замысла», то поймём, что она представляет собой единое интегрированное целое, где у каждого вида есть своя ниша и свои рамки, за которые он вовсе не желает выходить и не стремится к этому. Действительно, разве мы видели когда-либо, чтобы вся поверхность планеты заросла какими-нибудь папоротниками, которые в результате какой-то мутации вдруг добились бы резкого преимущества в «борьбе за существование», или чтобы вдруг повсюду распространились обезьяны, стрекозы, или все водоёмы заполонил какой-то вид рыб? Среди миллионов форм жизни существует тонкая подстройка всех друг к другу, составляющая единую планетарную систему. И отсюда такие необъяснимые с позиций «естественного отбора» факты, как, например, самоуничтожение лососей сразу же после нереста или гибель некоторых растений после первого цветения.

Возвращаясь к бабочкам, мы видим, что форма их крыльев существует как бы в гармонии с особенностями их полёта. Но не с точки зрения их физических характеристик, а с позиции «разумного дизайна». Как известно, у бабочек огромные по сравнению с их телом крылья. Практически все бабочки плохие летуны, по сравнению даже с мухой или осой, не говоря о птицах. Летают они медленно, по неправильной траектории, что делает их лёгкой добычей. Возникает вопрос: почему же «естественный отбор» не озаботился их усовершенствованием? И почему он оставил им яркую окраску крыльев — чтобы их было легче ловить птицам? С точки зрения биологической эффективности бабочки — это явный фэйл. Но зато с эстетической позиции они прекрасны. То есть как будто некий высший разум дал крыльям бабочек такой вид и окраску и при этом заставил их летать именно так — медленно и по неправильной траектории, — чтобы чей-то глаз мог наслаждаться их полётом. Быть может, сторонники эволюционной секты скажут, что это «ненаучное объяснение», но, по-моему, оно более научно, чем попытка объяснить бабочек с позиций «естественного отбора», потому что тогда их существование будет представлять собой сплошной парадокс.

Ещё одним доказательством ложности дарвиновской теории являются генетические свидетельства не развития, а деградации жизни. Суть концепции эволюции в том, что всё развивается от низшего к высшему. В природе существует непрерывный «прогресс» — как и в капиталистическим обществе с его непрерывным усовершенствованием производительных сил. Как мы уже сказали, дарвиновская теория «списана» с паттернов человеческого общества определённой исторической эпохи, некритично перенесённых на живую природу. В её основе лежит миф «прогресса», являющийся одним из основных столпов западной технической цивилизации эпохи модерн.

Но если мы посмотрим на окружающий мир немного менее предвзято, избавив свой взгляд от цветных очков в виде мифов модернистской эпохи, то увидим, что в нём нет никакого развития от низшего к высшему — наоборот, если что-то и происходит, так это деградация от высшего к низшему. В этом мире ничего не развивается — наоборот, всё только портится. Через всё живое и неживое как бы проходит невидимый огонь, запрограммированный поток разрушения. Ещё можно было бы поверить, что обезьяна произошла от человека, но в то, что человек произошёл от обезьяны — никогда.

Для биологических организмов такая деградация была строго доказана современной генетикой. Дело в том, что в генофонде любого биологического вида постоянно совершаются случайные мутации, подавляющее большинство из которых являются вредными. Жизнь как бы бомбардируется непрерывным потоком ошибок и программных сбоев, которые не удаляются, а накапливаются со временем. Среди таких мутаций могут быть и полезные, но они несопоставимо более редки — на миллион вредных мутаций приходится одна полезная. Это подобно тому, как дать большой текстовый файл объёмом, скажем, в 10 тысяч страниц какому-то человеку и заставить его перепечатать от руки. Понятно, что в процессе перепечатки он внесёт в него определённое количество непроизвольных ошибок. Может быть, среди них закрадётся какая-то полезная ошибка, но подавляющее большинство будут вредными и искажающими первоначальный текст. Чем большее число людей будут перепечатывать текст, тем больше будет таких ошибок, так что в конечном итоге файл станет нечитаемым. Точно так же накопление генетических ошибок должно приводить в конечном итоге к полной деградации популяций и их вымиранию.

В книге «Генетическая энтропия и тайна генома» современный генетик Джон Сэнфорд пишет: «Естественный отбор ничем не может помочь. Отбор лишь помогает избавиться от наиболее вредных мутаций. Он замедляет мутационное вырождение. Кроме того, очень редко возникает полезная мутация, имеющая достаточно влияния, чтобы быть отобранной. Это приводит к адаптивной радиации или некой корректировке, что также способствует замедлению вырождения. Но отбор удаляет очень небольшую часть вредных мутаций. Подавляющее большинство вредных мутаций неумолимо накапливаются и являются слишком коварными (имеют слишком маленькое влияние), чтобы существенно влиять на свою жизнестойкость. С другой стороны, практически все полезные мутации (в случае, если они происходят) невосприимчивы к процессу отбора, так как они вызывают минимальные увеличения биологической функциональности. Таким образом, несмотря на интенсивный отбор, большинство полезных мутаций “дрейфуютˮ (выходят) из популяции и теряются… Отбор замедляет мутационное вырождение, но фактически он нисколько его не останавливает. Так что даже при интенсивном отборе эволюция идет в ложном направлении – в направлении вымирания!»

О самой этой книге «Генетическая энтропия и тайна генома» Сэнфорд пишет: «Недавно опубликованная мной книга – плод многолетней научной работы. В ней рассказано, как я полностью переоценил все, что, как я думал, мне было известно об эволюционной генетической теории. В книге исследуются проблемы, лежащие в основе классической теории неодарвинизма. Моя цель заключалась в том, чтобы показать проигрыш дарвиновской теории на каждом уровне. Она не эффективна, потому что: мутации появляются быстрее, чем отбор может их вывести из генома;  мутации слишком коварны, чтобы их можно было отобрать; “биологический шумˮ и “выживание счастливчиковˮ подавляют отбор; вредные мутации физически связаны с полезными мутациями, так что при унаследовании их невозможно разделить (т.е. избавиться от вредных мутаций и оставить полезные)».

Сэнфорд даже приходит к выводу, что возраст жизни на Земле не может быть больше 100 тысяч лет, а иначе всё живое давно выродилось бы и исчезло — поистине шокирующая констатация для эволюционистов, которые привыкли смеяться над утверждениями, что нашей жизни никакие не «миллионы лет».

Теперь перейдём к объяснению того, как на самом деле могут обстоять дела в живой природе. Что можно было бы выдвинуть в качестве альтернативы дарвинизму? Когда в прошлом веке появилась молекулярная генетика, дарвиновская церковь стала предпринимать решительные усилия, чтобы обратить её в свою религию или как минимум совместить с «единственно верным учением». Однако со временем это стало удаваться всё меньше и меньше. Во второй половине 20-го столетия было открыто огромное количество т.н. филогенетических конфликтов, когда по одним генам получается, что данный биологический таксон произошёл от одной группы организмов, а по другим — от другой группы. В рамках эволюционной теории это невозможно, потому что эволюция в том и состоит, что организмы происходят путём развития от какого-то одного предка. По последним данным, филогенетический конфликт является скорее нормой, чем исключением. Для каждого такого факта эволюционисты вынуждены придумывать какое-то своё объяснение, как правило, чисто спекулятивного характера.

Например, целый ряд генов у летучих мышей и дельфинов демонстрируют явную гомологию, причём генов, отвечающих за одинаковые функции — эхолокацию и зрение (эхолокацией пользуются и дельфины, и летучие мыши). Согласно теории эволюции, такого не может быть, потому что дельфины и летучие мыши происходят от очень далёкого общего предка, и те органы, за которые отвечают указанные гены, должны были развиться у них совершенно независимо друг от друга. Однако, как установила генетика, «программный код», отвечающий за эти функции, у них один и тот же.

Но даже более того. Существуют летучие мыши, имеющие эхолокацию, и летучие мыши, не имеющие её. И вот, оказалось, что соответствующие блоки генов у тех летучих мышей, которые имеют эхолокацию, гораздо ближе к дельфинам, чем к их собратьям-летучим мышам, не имеющим эхолокации. Как будто дельфины и летучие мыши, имеющие эхолокацию, произошли от одного общего предка, а те летучие мыши, которые не имеют эхолокации — от совершенно другого. Понятно, что это разрушает сами основы теории эволюции.

Всё это подводит нас к очень интересным выводам. А именно: дело выглядит так, как будто некий разум, некий высший программист взял одинаковые программные блоки и вставил их совершенно разным животным, имеющим одинаковые органы. Действительно, зачем делать программный код разным, если функции, за которые он должен отвечать, одни и те же? Всё это снова подталкивает к признанию «разумного дизайна» в живой природе. В таком случае вместо генеалогической модели, предложенной эволюционной теорией, в которой царство животных приобретает вид дерева, ветвящегося от одного корня (общего предка), мы получаем совсем другую парадигму — горизонтальную модель строительных блоков, из разных комбинаций которых сложены все животные виды. А значит, не было никакой эволюции и никаких «общих предков»: все животные, как конструктор-лего, сложены чьей-то разумной волей из одинаковых кубиков в разных пропорциях и соотношениях.

Например, что общего между человеком, птицами и мухой дрозофил? Согласно эволюционной теории — ничего: они есть продукт развития совершенно разных эволюционных веток. Однако, как удалось выяснить, у них есть общие гены, отвечающие соответственно за механизмы речи у человека, пение у птиц и сообщение с внешним миром у дрозофил... И, как ремарка: сразу хочу предупредить такой неверный ход мыслей, который, может быть, тут возникнет у кого-то: если гены одинаковые, то человек подобен животным, что, собственно, и доказывают дарвинисты. Мы не отрицаем, что человек подобен животным на своём физическом, телесном плане. Человек — царь космоса: он включает в себя и минеральные, и растительные, и животные пласты, но сверх этого и многое другое, прежде всего — мышление и речь. Итак, мы не отрицаем того, что на одной из своих плоскостей, на одном из своих срезов человек — животное, наши разногласия с дарвинизмом проходят не здесь. Наши разногласия в том, что человек произошёл от животного и в том, что он сводится к животному. Физическое тело человека функционирует в общем по тем же самым программам, что и тело животного, хотя и с некоторыми различиями, но это не означает, что он произошёл от него (о различиях в физическом устройстве человека и животного мы ещё будем говорить).

Итак, после этой важной ремарки вернёмся к нашей теме. Представим себе общую универсальную программу, действующую для всех компьютеров — так сказать, для «компьютера вообще». И предположим, что программисту понадобилось создать разные виды компьютеров, так чтобы они отличались друг от друга. Если он проектирует компьютер, в котором отсутствует вход для наушников, то ему не нужна будет та часть программного обеспечения, которая отвечает за трансляцию звука через наушники — соответственно, он её просто удаляет. Если он производит модель с маленьким экраном, то изменяет блок, отвечающий за вывод сообщений на экран. И так далее. На выходе мы получим множество моделей, в каждой из которых за одинаковые детали будут отвечать сходные программные блоки, а различия станут определяться их удалением или перестановкой.

Предположим, что наш программист посредством таких манипуляций с блоками произвёл миллионы моделей, в каждой из которых присутствуют как отличия от других моделей, так и сходства. Есть маленькие модели, есть большие, есть примитивные, а есть продвинутые... А теперь представим, что на всё это множество взирает некий наблюдатель извне, ничего не понимающий в той логике, по которой действовал программист. Назовём этого наблюдателя «Чарльз». И вот, удивлённо разглядывая всё это многообразие, Чарльз решил выяснить, по какому же принципу оно появилось на свет. Увидев, что среди моделей есть маленькие и примитивные, а есть большие и продвинутые, он решил, что, наверное, вторые произошли от первых. Причём модели среднего типа были «переходными видами» между ними (а как иначе?). Сначала программист создал примитивные модели, а потом как-то апгрейдил их, что-то добавлял, так что в итоге получились красивые и многофункциональные. Чарльз даже решил нарисовать наглядную картинку того, как это происходило, своего рода генетическое древо компьютеров, отметив стрелочками переходы от их менее совершенных видов к более совершенным.

Через некоторые время, увидев, что компьютеры сами по себе прекрасно работают, Чарльз решил, что и программиста-то никакого не было: наверняка все модели появились сами собой. От самых маленьких и примитивных постепенно развились большие и совершенные. Чарльзу казалось, что найдено самое лучшее решение: он назвал своё открытие «эволюционной теорией компьютеров».

Но тут появился некто, решивший от простого созерцания моделей перейти к рассмотрению того, что у них внутри. В результате долгих стараний он обнаружил фрагменты программ, по которым работают все эти модели. И хотя он пока ещё не расшифровал эти программы полностью, перед его взором стала открываться совсем иная картина: оказалось, что и в самых примитивных, и в самых развитых моделях за сходные функции отвечают одни и те же программные блоки, так что не могло идти речи о происхождении одних от других...

На этом примере я образно и в самых общих чертах попытался представить, как всё могло быть. И дело выглядит так, что если современная наука сделает своей путеводной нитью такую «лего-модель» и выбросит в мусорную корзину эволюционизм и дарвинизм, она сможет объяснить очень многое.

(В скобках замечу: может быть, какой-то дотошный адепт дарвинистской секты, почитавший по теме немного больше, чем статью в Википедии, возразит, что имеет место множество случаев, когда, наоборот, за сходные функции в различных биологических видах отвечает разный набор генов. На это мы скажем, что разница в этом наборе может носить не нейтральный характер по отношению к данным функциям, а определяться тонкой настройкой различных подсистем и функций именно в рамках данного вида).

Та модель, которую мы в общих чертах описали, также прекрасно отвечает на вопрос, который любят задавать сторонники эволюции: если человек не произошёл от обезьяны, то почему у них столь близкий набор генов? Действительно, генетический код человека стоит гораздо ближе к обезьяне, чем, например, к собаке или тем более к какой-нибудь рыбе. Но объясняется это не происхождением человека от обезьяны, а просто тем, что их физические тела обладают наибольшим сходством и набором функций. За сходные признаки и функции должны отвечать сходные генетические блоки — поэтому «программное обеспечение» у них примерно одинаковое, как у близких моделей компьютеров, хотя никто в здравом уме не станет утверждать, что одна из этих моделей «произошла» от другой. Просто создатель компьютеров, учитывая их сходство, применил в обоих случаях одинаковые программные решения.

Подчёркиваю, что мы говорим сейчас исключительно о биологических функциях, связанных с нашим физическим телом, а не о сущностном подобии человека и обезьяны. В принципе, если отвлечься от высших способностей человека, то есть мышления и речи, и рассматривать его с сугубо биологической точки зрения, то обезьяна даже превосходит его: она обладает более мощной мускулатурой, специализацией органов и т.д. Если лишить человека его высших способностей — за счёт которых он как раз полностью вырывается из животного царства, стоит «по ту сторону» от него, — то он быстро проиграет тем же обезьянам в борьбе за существование и вымрет как вид в течение одного или двух поколений. Потом мы ещё вернёмся к этой теме.

Разумеется, одно только упоминание о подобных вещах вызывает в среде верующих дарвинистов жесточайший отпор, в духе «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Причины такого поведения следует искать не в «объективном научном поиске», который они внешне провозглашают, а в угрозе утраты социальных позиций эволюционистской секты.

Ведь только в популярных пособиях пишут, что учёные «бескорыстно ищут истину». В реальности современная наука — это социальный институт, и как любой институт она борется за расширение своего влияния, финансовые потоки и другие социальные преференции. Теория Дарвина дала адептам позитивистской парадигмы огромные преимущества, вырвав на какое-то время инициативу у религии. Адепты материалистической науки очень хорошо поняли, что учение о «происхождении человека от обезьяны» даёт им отличное оружие в борьбе с церковью за влияние в обществе. Вот почему за дарвиновскую теорию ухватились с такой силой и держатся до сих пор. Дарвинизм поддержал иллюзию «всеобъясняющей науки», отправившей религию в отставку и как институт занявшей освободившуюся вакансию. На место папы и его клира сели главари научного сообщества и пропагандисты «научного» взгляда на мир. Одна церковь сменилась другой. Признание ложности дарвинизма тождественно для «научной» позитивистской церкви саморазвенчанию. Это все равно что для католичества признать кого-то из «отцов церкви» еретиком. Эволюционная теория и «происхождение человека от обезьяны» — непогрешимый догмат в учении «научной церкви» — догмат, развенчание которого было бы тождественно крушению всего здания. Поэтому она будет до конца цепляться за учение «святого Чарльза», пытаясь как-то приспособить его к новым фактам, противоречащим ему на каждом шагу.

А потому они пытаются как-то подогнать данные генетики под эволюционистские верования — главным образом посредством чисто спекулятивных рассуждений. Например, говорят о т.н. «горизонтальном переносе генов» (это перенос генов от одного животного к другому, например, в результате покусывания), что является заведомой фантастикой, потому что так перенестись могут лишь отдельные гены, но не целый блок, отвечающий, например, за слуховой аппарат. Сообразив, что в подобные отговорки никто не поверит, эволюционисты провозгласили такое решение: в процессе эволюции совершенно разных веток животных может развиться один и тот же генетический код. По факту, в этом объяснении «естественный отбор» наделяется свойствами некоего разумного духа, который способен отлавливать одинаковые мутации, чтобы в совершенно разных случаях давать им один и тот же генетический код. Вероятность этого подобна вероятности того, что два программиста, не имеющие контактов друг с другом, напишут с нуля две совершенно одинаковые программы с огромным уровнем сложности.

Итак, эволюционистское объяснение филогенетических конфликтов является неправдоподобным, вымученным и спекулятивным, тогда как если мы будем исходить из концепции «разумного дизайна» всех творений со стороны Высшего разума, то получим простое, ясное и разумное объяснение таких фактов.

Мы не будем приводить другие доказательства ложности дарвиновской теории эволюции — для этого пришлось бы написать отдельную большую книгу. Например, для сокращения объема лекции, которая и так затянулась, я не стал разбирать т.н. «кошмар Дженкина», который доказывает генетическую невозможность наследования сложных полезных признаков, что разрушает сами основы дарвиновского учения. Но думаю, для всякого разумного человека общая картина стала ясна. Даже в научном сообществе, несмотря на ожесточённое сопротивление дарвинистов, происходит постепенный отказ от этого псевдонаучного учения. Самим дарвинистам приходится подыскивать всё новые и новые схоластические оправдания для всё большего числа фактов, на каждом шагу противоречащих догме эволюции.

Ведь не все учёные являются адептами материалистической церкви, действующей в рамках «Чёрного мифа» о мироздании (этот миф, на котором стоит современная техническая цивилизация, я подробно описал в цикле «Человек в исламе»). Среди них есть свободомыслящие люди, действительно жаждущие истины, являющиеся продолжателями того пламенного типа учёных прошлого, которые осмысляли мироздание в целом, а не препарировали его на составные части.

Напоследок надо заметить, что именно открытие генома стало важным шагом для возвращения к креационалистской модели на новом этапе. Как выяснилось, живые организмы — это не просто куски плоти, а информационные системы, которые в своей деятельности руководствуются программами запредельного уровня сложности — такого, к которому современное программирование со всеми его «искусственными интеллектами» даже близко не подошло. Сам собой напрашивается вывод, что если существуют такие программы, то кто-то их написал. Это самое очевидное, самое близкое и логичное объяснение. Если мы можем сделать ясное и простое заключение о создании жизни Творцом, то зачем нам придумывать сложные и нелогичные «обходные пути» вроде «естественного отбора»?

Оказалось, далее, что в генетические коды вшиты некие разумные математические ребусы, геометрические и идеографические паттерны. Вероятность того, что они возникли случайно в ходе «эволюции», равняется нулю. Фактически это в буквальном смысле подпись Создателя.

Существует так называемый «аргумент Пейли», сформулированный еще двести лет тому назад: «Если вы споткнулись о камень и вам скажут, что этот камень лежал здесь давным-давно, с незапамятных времен, вы не удивитесь, и легко поверите сказанному. Но если рядом с камнем вы увидите часы, то ни за что не поверите, если вам скажут, что они здесь были всегда. Их сложное устройство, разумная целесообразность, согласованность различных частей натолкнет вас на мысль о том, что у часов есть создатель… Ухищрения природы превосходят ухищрения (человеческого) искусства в тонкости восприятия и сложности механизма. Они совершеннее, чем все произведения человеческой изобретательности...».

Итак, живые организмы гораздо сложнее часов. Почему же, столкнувшись с часами в пустыне, ни один из нас не поверит, что они появились тут случайно, но при этом позволяет убедить себя, что живые организмы могли возникнуть сами собой? Разве это не слепой фанатизм?

В принципе, «аргумент Пейли» — просто наглядная модификация того общего аргумента от «упорядоченности творения», который был известен всегда. В Коране он приведён в виде таких аятов: «Кто создал небеса и землю и ниспослал вам с неба воду? Посредством неё Мы взрастили прекрасные сады. Вы не смогли бы взрастить деревья в них. Так есть ли бог, кроме Аллаха? Нет, но они являются людьми, которые уклоняются от истины» (27: 60); «Разве вы произвели дерево, или Мы произвели его?» (56: 72); «И землю Мы распростерли, и установили на ней прочно стоящие горы, и произрастили на ней всякую вещь по весу» (15: 19); «Неужели они не размышляли о власти над небесами и землёй и обо всем, что создал Аллах?» (7: 185). То есть Всевышний тут говорит: взгляните на упорядоченность и гармонию творения, посмотрите, как разные его части соотносятся с другими, поразмыслите над его сложностью и красотой, а потом дайте ответ: могло ли это возникнуть само собой?

Эволюционисты пытались ответить на «аргумент Пейли», но их ответы не вышли за рамки бессвязных отговорок и высмеивания, за маской которого они скрывают свою беспомощность. Например, они говорят, что у нас есть опыт часов (мы видели их до того, как нашли в пустыне), а опыта создания вселенной нет. На это надо ответить, что даже если бы человек никогда прежде не видел часов — всё равно он не поверил бы, что они появились в пустыне случайно, ибо уровень их сложности не соответствует уровню сложности того, что он видит в пустыне. Если бы представители африканских племён нашли по соседству со своей деревней упавший космический спутник, они никогда не подумали бы, что спутник возник тут сам собой. Они решили бы, что его принесли сюда другие люди или какие-то другие разумные существа («боги», «духи»).

Другой контраргумент эволюционистов — это то, что нельзя проводить аналогию между часами и живыми организмами, потому что это «разные вещи». Ложность такой отговорки также очевидна: аналогия тут касается не внутреннего устройства часов и органики, а того, в чем те и другие сходны — их уровня сложности по отношению к окружающей среде. Но в результате открытий, сделанных в 20-м веке, стало понятно, что даже в отношении внутреннего устройства часов и живых организмов аналогия более чем корректна: живые организмы — это своего рода «органические молекулярные часы», причём крайнего уровня сложности, на много порядков превышающей сложность обычных механических часов.

Нередко сторонники эволюции и вообще материалистической парадигмы избирают стратегию высмеивания. Они говорят примерно такие вещи: «А что предлагаете вы? Какие у вас есть объяснения? Мы со своими “миллионами летˮ, “естественным отборомˮ и “эволюциейˮ по крайней мере выдвигаем какие-то объяснительные гипотезы о том, как всё было, а что предлагаете вы? Объяснять всё, что нас окружает, простым утверждением “так хотел Богˮ? Вот это ваша “наукаˮ?»

На это мы ответим, что если простого объяснения «так хотел Бог» достаточно, то зачем нарушать принцип «бритвы Оккама» и выдумывать нечто ещё? Только для того, чтобы доказать самим себе, что мы тоже можем что-то придумать? Снова возьмём длинную шею жирафа. Зачем жирафу длинная шея? Мы, сторонники «разумного дизайна», говорим: потому что Творец желал дать ему такую шею в рамках разнообразия и красоты всех видов Своего создания. Бесконечная творческая сила проявляет себя в формировании бесчисленного множества вариаций бытия. Вас не удовлетворяет это объяснение? Оно кажется вам «примитивным» или «мистифицирующим»? Ваше право так считать, но не говорите, что оно «нелогично» или «неразумно».

Теперь давайте посмотрим, что отвечают на этот вопрос материалисты. «Шея жирафа стала длинной в рамках естественного отбора, чтобы улучшить его способности добывать пищу». Это объяснение как раз нелогично и неразумно, так как полевыми исследованиями доказано, что во время голода первыми умирают жирафы с самой длинной шеей. Где же тут логика? Кроме того, шеи самок жирафов ниже: почему же «эволюция» не позаботилась об их длине? И почему жираф обычно принимает пищу в горизонтальном положении, то есть держа шею на уровне холки, а не поднимая её вверх?

Поняв, что такое объяснение явно противоречит фактам, дарвинисты выдумали ещё одно: «Шея жирафа стала длинной в рамках полового отбора, потому что самцы жирафов дрались друг с другом за самок, используя эти шеи как рычаг». То есть поскольку самцы жирафов бились друг с другом головами, то каждый из них мечтал отрастить себе как можно более длинную шею, чтобы лучше поразить своего соперника — и так шеи жирафов стали длинными! Это объяснение ещё глупее предыдущего. Почему же тогда шеи львов не стали длинными, раз они тоже дерутся за самок? Почему львы не отрастили себе зубы в полметра длиной, если каждый мечтал как можно больнее укусить своего противника? И почему жирафы в течение миллионов лет упорно лупили друг друга именно головами, какая причина помешала им перейти на другие методы борьбы — например, толкаться грудью или лягаться ногами? И если длинные шеи были нужны самцам, то откуда они взялись у самок, в этих боях не участвующих? Сторонники эволюционизма настолько слепы, что обвиняют нас в «мистификаторстве», не замечая всю абсурдность и фантастичность собственных теорий!

Это подобно тому, как кто-то, глядя на прекрасную картину, вместо того чтобы дать ей самое простое и логичное объяснение: «Так нарисовал её художник, так он желал, так он выразил свою творческую силу», выбрал бы путь каких-то окольных, запутанных и смутных предположений, например, стал бы рассуждать так: «Я думаю, что вот эта деталь появилась в результате случайного попадания какого-то предмета, а вот та фигура родилась от сочетания брызг, которые сами по себе откуда-то упали на полотно».

Давайте спросим у любого разумного человека: вам нужны такие измышления? Вы считаете этот фантастический бред «наукой»? Утверждение «так хотел Бог» по меньшей мере смиряется с загадкой мироздания, поручая её тому Источнику, от которого происходит всё. Дарвинисты же, строя абсурдные и примитивные гипотезы, сводя безумно сложную реальность к одному-двум выдуманным принципам, не приносят никакой пользы человечеству, но направляют его на путь мракобесия и суеверий. Как мы уже показали, дарвинизм не был просто «объяснительной гипотезой»: он немедленно отразился на социальной плоскости, вызвав неисчислимые беды, став основанием расизма и человеконенавистнических идеологий 20-го столетия. От дарвиновского «Происхождения видов» протягивается вполне очевидная нить к концлагерям, а ядовитый цветок «эволюции» распустился в кровавую практику строителей «светлого будущего». Люди прошлых эпох, склонявшиеся перед загадкой мироздания, не возвели ни Бухенвальда, ни ГУЛАГа и не стремились истребить миллионы себе подобных по расовому или классовому признаку. Это сделал лишь современный «развитый человек», убеждённый в своём происхождении от обезьяны.

Вопрос об «австралопитеках» и «неандертальцах» разбирается в следующей, пятой части цикла. Читайте её по этой ссылке.