Нереализованность рыцарского идеала на Западе; различия рыцарства на Западе и Востоке
Итак, футувват есть прежде всего Идея, а не социальный институт. Это идея духовной алхимии, возврата к фитре Таухида, трансмутации человеческого существа. Она предполагает этическое очищение и служение руководителю.
Как мы установили, свои основные идеи — самопожертвование, преданность Вождю, военно-мистическую иерархию, помощь бедным и обездоленным, защиту справедливости – западное рыцарство через различные каналы заимствовало у шиизма. Составляя характерные черты последнего, они в то же время отличают шиизм от суннитского «официального ислама», переориентированного на подчинение традиционному восточному деспотизму.
Идеал футуввата как специфическая редакция «мужского союза» (Mannerbunde) до сих пор жив в шиитском обществе. В Исламе рыцарство было не политико-экономической системой, а скорее талантом, традицией и качеством. В принципе, исламское рыцарство носило универсальный характер, являясь открытым для всех. Тогда как европейские рыцари считали нужным соблюдать свой кодекс и правила чести только внутри собственного сословия – грубость и даже грабеж в отношении остальных считались у них признаками хорошего тона. В конечном счете граница между «вооруженным» и «безоружным» была абсолютной. Пришедший с Востока образ могучего воителя на коне – защитника обездоленных и повергателя чудовищ – образ, самым высшим и совершенным воплощением которого был Имам Али (А) — оставался на Западе почти всегда недостигнутым, хотя и чаемым идеалом.
Описание подавления крестьянского мятежа средневековым автором:
Рауль так вспылил,
Что без суда много душ погубил.
Он обошелся с крестьянами грубо,
Выбил глаза, не оставил и зубы,
Многих вилланов он на кол сажал,
Жилы тянул, кисти рук отсекал.
Прочие были живьем сожжены,
Иль раскаленным свинцом крещены.
В успокоенье сумел преуспеть —
Без содроганья нельзя посмотреть.
И не осталось деревни одной,
Где б не запомнили мести такой.
Но без следа та коммуна пропала
И соблазнять мужиков перестала:
Благоразумно они отказались
От предприятий, что здесь затевались.
Европейский рыцарь, как говорит Кардино Франко, был опаснее современного летчика или танкиста: для беззащитного и нищего народа той эпохи фигура рыцаря, несущегося на огромном коне, закованного в железо с головы до ног, олицетворяла собой страшный суд. Она была воплощением древнего ужаса, стихии чистого насилия, и именно ввиду своей ужасности представлялась столь же прекрасной.
«Когда увидишь, что в полях колосятся железные всходы, а реки По и Тичин катят на берег крутые железные волны и железный разлив грозит смыть города, то знай — это Карл… На западе появилась грозная черная туча, предвещая ужасный ураган. Померк дневной свет, и воцарилась жуткая темнота. Император приближался. Сверкание клинков ослепляло осажденных. День был мрачнее самой черной ночи. И они узрели его наконец. Это был Карл, железный император. На голове его — железный шлем, руки его — в железных наручах, грудь и широкие плечи покрыты железными латами, в левой руке высоко поднято железное копье, в правой — рукоять непобедимого меча. Даже чресла его, обычно незащищенные, чтобы легче садиться в седло, были покрыты железными латами... Даже щит его был целиком из железа. И конь его тоже поблескивал железным блеском. И свита старалась во всем походить на императора. Железом наполнились поля и равнины. Солнце сверкало, отразившись в сиянии железа. И народ Павии, став от ужаса холоднее самого железа, преклонил колена перед хладным клинком. Обитатели мрачных и грязных подвалов побледнели от ужаса, увидев сверкающие клинки. Слышались отовсюду стенания горожан:
— О, тяжело ты, железо! Горе нам, железо!»
(Моnасhi Sangallensis Gesta Karoli, цит. по: Франко, К. Истоки средневекового рыцарства).
Но именно это гордое изолированное величие – торжество чистого насилия над массой, одновременно ненавидящей его и восторгающейся им, — стало причиной падения западного рыцарства, не сумевшего воплотить в жизнь те идеалы, что были просто и естественно реализованы на Востоке, с провозглашенной Исламом открытостью духовно-героической жизни для всех. В конечном счете всё, что привилегированно и при этом недоступно другим, вызывает желание уничтожить. Филипп де Мезьер был не так уж неправ, когда считал панацеей от всех бед своего времени создание нового рыцарского ордена под названием «Ордена Страстей Господних», куда он намерен был принимать лиц всех сословий.
Мы можем проследить, как эта жажда реванша, получившая воплощение в фигуре буржуа, постепенно, начиная с эпохи ренессанса, сделала рыцаря комической фигурой, как только монополия насилия вырвалась из его рук.
Хейзинга пишет в «Осени Средневековья»: «Как прекрасный жизненный идеал, рыцарская идея являет собою нечто особенное. В сущности, это эстетический идеал, сотканный из возвышенных чувств и пестрых фантазий. Но рыцарская идея стремится быть и этическим идеалом: средневековое мышление способно отвести почетное место только такому жизненному идеалу, который наделен благочестием и добродетелью. Однако в своей этической функции рыцарство то и дело обнаруживает несостоятельность, неспособность отойти от своих греховных истоков. Ибо сердцевиной рыцарского идеала остается высокомерие, хотя и возвысившееся до уровня чего-то прекрасного… Стилизованное, возвышенное высокомерие превращается в честь, она-то и есть основная точка опоры в жизни человека благородного звания».
Здесь западное рыцарство смыкается уже с античным наследием, в этическом кодексе которого слава и гордость были наделены высшей значимостью. Ибо античная ценностная система очень сильно отличалась от принятой у нас и привычной нам авраамической. Прежде всего, она основывалась на партикуляризме, а не универсализме. Слава и гордость индивида, рода, города стояла превыше всего. «Убил такого-то и всех его сыновей» — обычная история социального восхождения. «Человек» — это всегда конкретный индивид одной из групп, а не абстрактный представитель рода: «человека вообще» здесь не существует. В греко-римской цивилизации в эпоху ее расцвета не было представления о равенстве людей от рождения, «по природе»: столь очевидное для нас, оно оставалось неизвестным даже таким гениям, как Платон и Аристотель. Для обоих рабство являлось самоочевидным явлением, обусловленным, что важно, не просто человеческим стремлением к эксплуатации себе подобных, а «природой вещей». «Варвары» самой природой предназначены быть рабами греков.
Весь мир за пределами городских стен рассматривался как враждебный, как арена войны, населенная потенциальными рабами: надо только добиться военной победы над ними, чтобы обратить их в рабство также и актуально. Мессианская идея глобальной справедливости совершенно чужда грекам. Для них, в целом, считалось вполне нормальным, что сильный подавляет слабого. Это в порядке вещей. Так устроен мир. Фактическая правота всегда оказывается на стороне сильного, а высшей правды не существует. Показательно, что эллинский этический кодекс зачислял жалость в разряд пороков. Для той воли к самоутверждению («славе», «величию»), которую должен был проявлять грек, нравственные границы рассматривались как нечто весьма условное. Хотя убийством можно заслужить кару богов, оно вполне оправдано на пути к высшей цели античного человека – славе. Если же эта цель достигнута, то на «средства» смотрели сквозь пальцы. Каждый народ, город, род и даже дом имел своих богов, из культа которых исключались все остальные. Римский pater familias являлся верховным жрецом для своего дома так же, как китайский император – для своего государства. Каждый из полисов имел закрытый публичный культ, участником которого можно было стать лишь в силу рождения. Греческую или римскую религию, как сегодня индуизм, нельзя «принять», подобно христианству или исламу. Между «своими» и «чужими» пролегает сакральная граница: «чужой» принадлежит иным силам, от него исходит скверна. Боги привязаны к этносу, роду и топосу. Поэтому завоевание сообщества означает также и покорение его богов: так Рим принимал на себя исполнение религиозного культа каждой вновь покоренной области.
Разница между западным и восточным рыцарством состояла также и в том, что исламское рыцарство являлось скорее духовно-этическим явлением, не связанным с особой социальной корпорацией и формами собственности, тогда как на Западе оно имело более ограниченные и социализированные формы, связанные с феодализмом. Важное значение для организации господствующего сословия в западном феодализме имело сочетание личной верности с вассально-ленными отношениями: в такой развитой форме эта комбинация нигде больше не встречалась. Феодальный слой был выстроен как иерархическая система личных связей. Во время церемонии инвеституры сеньор передавал вассалу лен, а взамен тот приносил клятву личной верности (оммаж), после чего был обязан служить в войске сеньора и участвовать в осуществлении управления, рассчитывая взамен на покровительство. Очень важно то, что отношения вассалитета основывались на свободном договоре, а не на безусловной личной зависимости: вассал имел право разорвать контракт, но в таком случае он утрачивал свои владельческие права на лен. Последний передавался по наследству при условии, что наследник со своей стороны вступал в отношения вассалитета и был физически годен к отправлению службы.
Взаимные отношения представителей господствующего сословия регулировались кодексом рыцарской чести, определявшим круг взаимных прав и обязанностей: от отношений патримониальной зависимости их отличало то, что не только вассал обладал обязанностями по отношению к сюзерену, но и последний по отношению к вассалу. Нарушение сеньором своих обязанностей также могло влечь прекращение отношений вассалитета. Это важно, т. к. именно здесь имеют исток договорные традиции европейской цивилизации. Поскольку феодальный господин, в отличие от патримониального, был ограничен в своих действиях корпорацией вассалов, которой он не мог напрямую навязывать свою волю (в той мере в которой она не была обусловлена договором), то это способствовало развитию договорных традиций в западных политических системах. Власть не концентрировалась в руках верховного центра, но вертикально распределялась по всему коллективу господствующих, среди которых, следовательно, не было ни одного, который мог бы осуществлять ее без достижения предварительной договоренности с другими. Европейские конституции Нового времени восходят к феодальным договорам, независимые суды – к процедурам разрешения феодальных тяжб, парламенты – к феодальным сословным собраниям.
Амин Рамин
Добавить комментарий