Арабский как язык Откровения. Коран и его язык

Вопрос о происхождении языка издавна считается одним из самых тёмных. Очевидно, что все эволюционистские теории возникновения языка из звукоподражания или социальных потребностей в коммуникации потерпели полный крах в попытке что-либо объяснить. Язык не может появиться кроме как сразу и вдруг, целиком и полностью данным. Чтобы какое-либо отдельное слово приобрело значение в языке, этот язык уже должен существовать. Такой замкнутый круг может быть разорван только признанием внечеловеческого источника языка.

Коран говорит:

«Из Его знамений — творение небес и земли, различие ваших языков и цветов. Поистине, в этом — знамение для знающих!» (30: 22).

Язык тут ставится в ряд онтологических реальностей – наряду с небесами, землёй и цветом кожи. Он является не общественным явлением и не изобретением человека, а знамением из знамений Господа. Коммуникация между людьми и передача информации – это только одно из измерений языка. Другое и самое важное — в том, что он организует смыслы вокруг человека, строит его действительность. Если убрать язык, самого мышления не будет. Вещи, у которой нет названия в языке, просто не существует. Народ, потерявший свой язык, теряет бытие, становится частью другого народа. Сознание, утратившее его, потухает. Поэтому он является чем-то гораздо большим, нежели просто «средством для общения».

Первоначальный, адамический язык был слепком с иерократического языка самого творения. В «Большом диспуте» Имама Резы (А) говорится:

«Первым Его созданием, замыслом и волей были буквы, которые Он сделал основой для всех вещей, указанием на всякое постигаемое и различением для всего неясного. И эти буквы есть разделение всякого имени истины и лжи, или дела, или того, что сделано, или смысла, или того, что помимо смысла. И в них собраны все дела (умур). И он не создал для букв при их сотворении смысла, кроме их самих, на котором они заканчиваются, и не создал бытия для их смысла, ибо они созданы через создание. И свет в этом местопребывании (маузи‘) есть первое дело Аллаха, Который суть свет небес и земли. И буквы есть произведение этого дела, и они суть буквы, на которых (лежит) речь (калам) и любые выражения (‘ибарат) от Аллаха, велик Он и свят! Он обучил им Свои творения. И то — тридцать три буквы, и из них двадцать восемь указывают на арабский язык, и из тех двадцати восьми двадцать две указывают на сирийский и еврейский языки, а остальные пять букв смешались среди всех других языков. И эти пять букв отклонились от тех двадцати восьми, и стало их число тридцать три. Пять букв отличаются (от других) по причинам, которые нельзя упоминать более, нежели то, что мы сказали. Потом же Он сделал буквы действием от Него после их подсчета и утверждения их числа, как сказал Он, велик Он и свят: “Будь – и вот, это есть”. И “будь” суть создание от Него, а “есть” — созданное». (Хадис 542 «Таухида» Садука).

Итак, Всевышний обучает человека языку, который сам по себе лежит в основе всего создания, а потом на этом языке выражает Откровение. Важно то, что восьмой Имам (А) указывает на семитские языки (арабский, еврейский и сирийский, то есть арамейский) – которые, как мы еще увидим, по сути являются одним языком — как первооснову всех земных языков, от которой затем «отклонились» другие языки.

Разумеется, Откровение не может быть выражено на всяком языке. Как Коран является слепком с небесной Книги, так и язык, на котором он ниспослан, должен быть слепком небесного языка, основа которого сакральна. Первоначальный иероязык, язык космического богослужения и развёртывания космоса, получил бледную земную проекцию, сохранив, однако, его принципы.

В этом плане интересно, что слово «пророк» связано с речью. В русском это заметнее больше всего: «пророк» — тот, кто «про-рекает», «речёт» (говорит). Арабское «наби» (пророк) происходит от «наба» — «возвещать», «доносить весть». Персидское «пайамбар» имеет основу в «пайам» — «весть», «сообщение». То есть пророк – это тот, кто актуализирует некое послание, записанное «наверху» речью. Его функция сущностно связана с языком.

Арабский язык стал чашей для последнего Откровения, потому что сама его структура соответствует фундаментальной идее такового. Откровение – это не что иное, как имманентное вторжение трансцендентного. Это такой же вектор Божественного в мире, как и вторая из «двух драгоценностей» — Ахль уль-Бейт (люди Дома), сотворённые из света Всевышнего (подробно об этом в данной части работы). На это указывают первые же аяты Корана, говорящие о загадочной «той Книге»: «Та (залика) Книга, в которой нет сомнения, является верным руководством для богобоязненных...» (сура «Корова, аят 1). Та (залика) Книга – это Коран, сопряжённый с людьми Дома, неотрывный от Интерпретаторов, а не «эта» (хаза) молчащая книга из букв и строк.

Посмотрим на структуру арабского. В любом языке каждое слово состоит из двух составляющих: объективному выражению предмета в нём противостоит второй компонент, функция которого состоит в том, чтобы просто передать отношение этого слова к другим словам, занести его в определённую категорию мышления. В арабском предмет слова выражает трёхбуквенный корень, а показатель отношений не внешне присоединяется к слову, а заносится внутрь, как бы обвивая корень, если можно так выразиться.

Чрезвычайно важно то, что арабский язык в своей структуре совершенно очевидным образом делится на «проявленную» и «скрытую» части: деление, соответствующее фундаментальным парадигмам «креационализма» и «манифестанционализма». Арабский язык имеет свою «креационалистскую» и «манифестанционалистскую» стороны. Харакяты (гласные), придающие динамику, не видны на письме: последнее фиксирует только согласные, которые выступают как бы костяком языка, проступающим из моря невидимого и незафиксированного. А потому чтение арабского текста без огласовок всегда является одновременно и его расшифровкой.

Арабский язык символизирует принцип самого творения: согласные выражают неизменный (мужской), а гласные – изменяющийся (женский) аспекты. Нет никаких свидетельств, что арабы и вообще семиты когда-либо пользовались другим письмом. Это свидетельствует  о том, что существующее письмо, ясно отделяющее «проявленную» и «скрытую», «видимую» и «невидимую» части языка, неразрывно связано с его духом.

Объясним это более подробно, чтобы читателю, не знакомому со строением арабского, стало ясно, о чём идёт речь.

В индоевропейских языках, в том числе русском, имеется неизменяемая основа слова (корень), к которой присоединяются различные грамматические и смысловые дополнения – окончания, суффиксы, приставки и т.д. Арабский язык устроен иначе. Каждое арабское слово включает в себя неизменную звуковую основу – три согласные буквы, из которой по определенным строгим правилам выводится гнездо производных слов[1].  Иначе говоря, слова в индоевропейских языках меняются за счёт добавления новых кусков к стабильной основе, а в арабском — за счёт внутренних модификаций самой основы. Любой поймет, что в словах «учить» и «учащийся» корень один. Однако то, что «аллама» (учить) и «мутааллим» (учащийся) — слова одного корня, поймёт только тот, кто знаком со строением арабского. Изменению подверглась сама внутренняя структура слова: неизменными остались только три корневых буквы, передающие значение «знания»: А-Л-М.

Например, глагол كَتَبَ‎ (катаба) имеет трехбуквенный корень К-Т-Б со значением «писать». Согласно правилам арабского языка, с этим корнем мы можем провести следующие операции:

— Посредством удвоения средней согласной получим слово كَتَّبَ (каттаба) со значением «много писать»;

— Посредством добавления удлинённой гласной после первой согласной выразим отношение взаимодействия: كَاتَبَ (каатаба) – «переписываться»;

— Через добавление короткой гласной перед первой согласной получим обращение значения: أكْتَبَ (актаба) – «диктовать», «заставлять писать»;

— Через добавление после первой согласной длинной гласной и изменения гласной, стоящей после второй согласной, на «и», получим действительное причастие: كَاتِب (каатиб) – «пишущий»;

— Через добавление приставки «ма» и длинного «у» после второй согласной получим страдательное причастие: مَكْتُوب – «написанный»...

Те же самые и многие иные операции можно произвести с другими корнями, посредством перестановок и комбинаций извлекая из них новые значения. Таким образом, арабский язык – это чистая логическая комбинаторика. Он позволяет создавать бесчисленные формы, следуя почти математически точным правилам.

Каждое слово происходит от глагола; каждый глагол имеет 12 отглагольных форм, образующихся по строгим правилам комбинаций согласных корня и добавочных гласных. От каждой из 12 отглагольных форм образуется совокупность других слов – прилагательных, существительных, причастий и т.д. Все они передают производные оттенки смысла, зафиксированного в изначальном корне. Таким образом, арабский совершенно прозрачен и математически ясен вплоть до своей основы – нерасчленимого трехбуквенного корня.

Если бы удалось открыть правила, по которым образуются уже сами корни, и ответить на вопрос, почему то или иное значение передано именно этими тремя буквами, а не другими, – если бы удалось сделать это, то арабский превратился бы в чистую языковую математику, выводящую бесчисленное множество смыслов и комбинаций из самой простейшей основы.

Тут мы переходим уже в область мистики и эзотерики языка. Не случайно Пророк (С) назван «нуном» в суре «Калам», а Имам Али (А) говорит про себя, что он – это точка под «ба». Чисто спекулятивно можно набрести на озарения и аналогии, связанные со значением арабских согласных. Например, буква «айн» связана с движением наружу, возвышением, прорывом (на что указывает и её произношение, вырывающееся из горла). Достаточно посмотреть на корни, начинающиеся с этой буквы: «Айн-Джим-Лям» (عجل) — торопиться, «Айн-ра-фа» (عرف) — знать, «Айн-даль-нун» (عدن) — извлекать, «Айн-даль-вав» (عدو или عدا) — переступать что-то, «Айн-ра-джим» (عرج) — восходить, подниматься, «Айн-ра-дад» (عرض) — представлять, преподносить. Тут открывается огромное поле для спекуляций и догадок. Буквы несут в себе энергии, способные открыть створки наличного мира.

В хадисе 293 из «Таухида» Садука передается от повелителя верующих Али (А): «“Алеф” – это милости (алау) Аллаха, “ба” – великолепие (бахджат) Аллаха, “та” – завершение (тамаму) повеления через Возносящего (Каим) род Мухаммада (то есть Махди), “са” – награда (саваб) верующих за их праведные деяния.

“Джим, ха, ха”: и “джим” – это красота (джамаль) Аллаха и слава (джалаль) Аллаха. “Ха” – это мягкость (хильм) Аллаха по отношению к грешникам. И “ха” – неупоминание (хумуль) непокорных возле Аллаха, велик Он и свят.

“Даль, заль”: и “даль” – религия (дин) Аллаха. “Заль” — значит “обладатель (зу) славы и щедрости”.

“Ра, за”: и “ра” – Добрый, Милосердный (рауфу ррахим). “За” – сотрясения (залазилу) земли в Судный День.

“Син, шин”: и “син” – сияние (санау) Аллаха...» — и так далее до конца хадиса.

Таким образом, арабский язык можно представить как совокупность модификаций, нанизываемых на неизменных основу, зафиксированную в трехбуквенных корнях. Подобное единство неизменного и вращающегося вокруг него потока изменений делает арабский одновременно самым абстрактным, самым динамичным и самым прозрачным из всех существующих языков.

Всё это значит, что именно арабский язык, наделённый высшей флексией, способен наиболее прозрачно и чисто передать любую мысль. Способность проводить тончайшие различения смысла посредством строгих правил словообразования, придание каждому слову подлинной семантической и фонетической устойчивости, надежная фиксация смысловых связей в предложении – всё это делает этот язык таким же ясным и прозрачным, как кристалл.

Не случайно в суре «Толпы», аят 28, говорится: «...Кораном арабским без искривлений – может быть, вы убедитесь». То есть отсутствие «искривлений» так или иначе оказывается связано с субстанцией арабского языка, потому что упомянуто, что Коран именно «арабский». Сама субстанция, через которую пропущено божественное слово, не оставляет «искривлений» — она чисто передаёт его.

В суре «Пчёлы», аят 103, снова подчёркивается ясность арабского языка: «Мы знаем, что они говорят: “Ведь учит его только человек”. Язык того, на которого они указывают, иноземный, но это — язык арабский ясный».

Мы легко убедимся в сказанном, сравнив арабский с другими языками. Полной противоположностью арабского является китайский. Китайский язык является изолирующим, то есть слова в нём неизменны. В этом языке нет ни частей речи, ни падежа, ни рода, ни числа, ни времени действия. Границы слов совпадают с их корнями, а значения определяются порядком в предложении. Например, слово «хао» в «сию хао» («делать добро») является существительным, в «хао жень» («добрый человек») — прилагательным, а в «жень хао во» («человек любит меня») — глаголом. Такой тип языка можно сравнить с грудой атомов, рассеиваемых любым случайным ветром. Состоящий из статических единиц, он лишен всякой энергии и динамизма.

Если арабский язык, где слова меняются изнутри, представляет собой чистую динамику, индоевропейские (с их изменениями слов извне) – динамику относительную, то китайский совершенно статичен. Можно сказать и так: в семитских языках динамика внедрена внутрь самого слова, в индоевропейских она располагается на границах слов, а в китайском является достоянием предложения[2].

То, что китайцы в течение вот уже многих веков упорно отказываются использовать буквенный алфавит, несравненно более удобный, чем иероглифический, связано с тем, что этому противится сам дух их языка. Китайский язык – это система односложных слов, представленных отдельными иероглифами. Он потому так неотрывен от иероглифов, что сама его атомическая структура подобна им.

Иероглиф передает зрительную форму предмета, не обращаясь при этом к его звуковому выражению и не неся в себя грамматической функции. Это просто «картинка», образ, независимый от устной речи. До сих пор во многих письменных знаках, например, для изображения человека (人), горы (山) и животных, например, лошади (馬), отчетливо прослеживается их первоначальный идеографический характер.

Китаец не может выделить отдельных букв: он мыслит и разговаривает целыми словами-образами. Услышав иностранное слово, он начнёт записывать его не буквами, а иероглифами, то есть словами, как это ни покажется странным для нас. Например, слово «Москва» он разделит на три или четыре слова, фонетически напоминающие китайские, что-то вроде: «Му-су-ку-ва».

Именно поэтому китайцы так и не перешли к буквенной письменности. Отдельная буква в их языке лишена всякого смысла. Напротив, у семитов именно буква является основой основ, первоформой языка как такового. Сама структура этого языка строится на выделении и комбинаторике букв. Именно поэтому семиты (финикийцы), как говорят, первыми изобрели буквенное письмо.

Суть такого письма в том, что оно передаёт уже не образы предметов, а звуки самого языка. Такое письмо, являясь знаком знака, наиболее полно соответствует именно системе семитских языков, четко разделенных на кристаллические звуковые элементы. Буквенная запись означает то, что звук в языке получил полное и безоговорочное преобладание над символическим сознанием, над образным представлением предметов. Когда слова, обозначающие те или иные предметы или действия, начинают записываться не с помощью символов, зрительно похожих на эти предметы и действия, а с помощью букв, передающих звуки, это означает, что образное сознание растворяется в звуковом.

Буквенное письмо доводит до предела идею членения языка. Помимо слов, оно выделяет звуки в каждом отдельном слове. Однако идея членения на твердые, кристаллические первоначальные элементы заложена в самой структуре семитских языков, как мы видели.

Данный феномен имеет отношение к самым фундаментальным структурам восприятия мира, имея глубокое мистическое значение. Это означает, что в семитской системе слова первичнее предметов. Язык первичнее мира. Язык творит мир, а не наоборот. Тогда как у китайцев мир творит язык.

Мы увидели, что в своём «вертикальном» срезе арабский представляет собой чистую динамику, растворяющую мир плотных вещей в плазматической реальности текущего слова. И вместе с тем в «горизонтальном» разрезе он характеризуется простой и лапидарной структурой предложения, не нуждающейся в глаголе-связке. Если считать критерием языкового совершенства способность выражать максимально богатое содержание с помощью минимальных средств, то арабский будет наиболее совершенным языком.

Тот, кто читает Коран в арабском оригинале, не устаёт поражаться краткости и лаконичности его фраз. Кораническая речь одновременно и четко структурирована, и совершенно свободна. С литературной точки зрения Корану нет аналогов в истории человечества. Нельзя назвать его поэзией и нельзя назвать его прозой. Это не сборник законов и не совокупность преданий. Это не роман и не стихотворение, не философский трактат и не исторический рассказ. Форму Корана нельзя определить, он избегает всяких определений. Любое определение было бы ограничением. Коран – это совокупность космических пульсаций божественного слова, разделяющихся на струи и течения, закономерность и ритм которых не может уловить ни один человеческий рассудок. Низвергающиеся потоки коранических смыслов никогда не застывают, не становятся чем-то определенным и фиксированным. Коран есть чистая динамика, пронизанная молниями смыслов и постижений: на уровне языка ему соответствует динамическая структура самого арабского.

За одной глубиной тут скрывается другая глубина, и сколько бы ни изучал человек Коран – он каждый день будет открывать новое и новое в этой Книге, понятной одновременно грузчику и рафинированному интеллектуалу, бедуину 7-го столетия и сотруднику современного офиса.

«А если вы в сомнении относительно того, что Мы ниспослали Нашему рабу, то сочините суру, подобную этому, и призовите ваших свидетелей, помимо Аллаха, если вы правдивы» (2: 23).

Никто до сих пор не ответил на этот вызов и не попытался создать что-то подобное Корану, дабы тем самым доказать недействительность последнего пророчества.

Языковая стихия Корана явлена также в хадисах Непорочных Имамов – наместников Аллаха над бытием, Толкователей Слова. Язык Имамов манифестирует свет создания — согласно известному высказыванию, «ниже слов Творца, но выше слов творений». Так же как язык Корана невозможно спутать с обычной арабской речью — так и язык Имамов наделён особой спецификой, и у каждого из Имамов он свой. Язык повелителя верующих Али (А) напоминает словесную симфонию, задействующую все ресурсы речи, развертывающую в длинных и сложных по структуре предложениях маховик эпитетов, намёков, определений, и вдруг разражающуюся, как молнией, кратким афоризмом, заставляющим разумы молчать. Хадисы от Имама Али (А) имеют непередаваемую словесную структуру, образующую здание поразительной гармонии: даже выбор букв и звуков тут является неслучайным. Неукротимость и безбрежность речи первого Имама (мир  ему) делает его величайшим плавцом в море арабского языка, тем образцом красноречия, на который ориентировались все писатели и литераторы от его времени до нашего дня.

Да, только таким должен быть язык того, кто сказал о себе: «Я – ведущий и я – ведомый, я – отец сирот, я  — прибежище и муж вдов, я  — укрытие любого слабого, я – защита всякого страшащегося, я – вождь верующих на пути к Раю, я – прочная вервь Аллаха, я – твердая рукоять Аллаха и речь богобоязненности, я – глаз Аллаха, язык Его правдивый и рука Его, я – сторона Аллаха, о которой сказал Он: “чтобы не сказала душа: ‘Горе мне за то, что я нарушила в отношении стороны Аллаха‘” (39: 56), и я – рука Аллаха, простертая над Его рабами с милостью и прощением; я – врата раскаяния; тот, кто познал меня и познал мою истину – тот познал своего Господа, ибо я – наследник Его Пророка на земле Его и Его довод над Его творением, и отвергает это лишь тот, кто отвергает Аллаха и Его Посланника». (Хадис 227 «Таухида» Садука).

Язык шестого Имама Садыка (А) характеризуется краткостью и лаконичностью, выражая максимальное содержание с помощью минимальных риторических средств. Шестой Имам (А) поистине мог укладывать содержимое того, что между небом и землёй, в простую лапидарную фразу, и в этом ему не было равных среди мастеров арабского красноречия.

Язык седьмого Имама Казыма (А) – узника тюрем аббасидского режима – нельзя назвать иначе, как хрустальным. Надмирная прозрачность, чистота и алмазная ясность – вот впечатление того, кто живёт с хадисами Мусы ибн Джафара, мир ему.

Речь восьмого Имама Резы (А) передаёт его прозвище – «Имам рауф, рахим» — «добрый, милосердный Имам». В словах Али ибн Мусы (А) разлита неземная доброта, милость и снисхождение. На читающего его хадисы изливается золотой поток небесной мудрости – без навязчивости, без чрезмерности, без излишества.

По этому вопросу можно говорить долго. К сожалению, в шиитской научной школе совершенно не развился анализ хадисов Непорочных именно в таком языковом ключе. Приоритет в анализе хадисов отдан формальным критериям «ильму риджаль».

Ясности арабского, специально отмеченной в Коране, служит также отказ от словосложения – обстоятельство, которое даже ставили в вину этому языку, например, Гумбольдт. На самом деле невозможность объединения двух и более слов (корней) в одну общую конструкцию служит прозрачности и недвусмысленности мысли. В этом плане арабский является антиподом санскрита – священного языка индийского язычества, способного строить тяжеловесные конструкции из десятков слов, объединенных в одно целое. В романе Субандху (7 в. н. э.) «Васавадатта» для описания берега океана использовано сложное слово из двадцати одного простого: «Множество-львов-сверкающих-прекрасной-тяжелой-гривой-влажной-от-потоков-крови-из-лобных-бугров-диких-слонов-разодранными-многими-яростными-ударами-львиных-когтей-острых-как-зубцы-молний» (kulisa-sikhara-khara-nakhara-pracaya-pracanda-capeta-patita-matta-matanga-kumbha-sthala-rudhira-chata-churita-caru-kesara-bhara-bhasura-kesara-bhara-bhasura-kesari-kadambena).

Способность создавать такие конструкцию и широко пользоваться ими – способность, кстати, развитая также в другом «философском» языке – немецком – эта способность придаёт языку дух тёмной спекулятивности. В этом плане весьма интересно то, что именно языки со способностью создания сложных словесных конструкций – греческий, немецкий и санскрит – развили одновременно и мощные философии, отсутствующие у других языков: обстоятельство, над которым следовало бы подумать. Посмотрим хотя бы на построения Хайдеггера, известные своей непередаваемостью на других языках: Seynsgeshichte («история бытия», буквально: «бытие-история»), In-der-Welt-Sein («бытие-в-мире»), Seinsverlassenheit («оставленность бытием», буквально: «бытие-оставленность»). В любом случае, любой человек, знакомый с духом коранического откровения, поймёт, что нет ничего более чуждого ему, чем наличие подобных конструкций. Такой язык лучше всего подходит для метафизических спекуляций и душевных грёз, идущих изнутри субъективного человеческого разума, но не для откровений Творца.

Пандид Брахмананд пишет о неясности санскрита: «Ведические фразы не могут быть адекватно поняты каждым человеком. Понимание их смысла нуждается в руководстве специально обученного специалиста» (Voice of Vedas, p. 86).

Арабский насчитывает около 25 тысяч корней, от каждого из которых происходит гнездо производных слов. Другие языки гораздо беднее. Например, санскрит, считающийся одним из самых богатых индоевропейских языком, содержит около нескольких тысяч корней, для варьирования значений которых он пользуется 25 приставками и 200 суффиксами. Таким образом, арабский покрывает всю возможную реальность неисчислимым количеством простых отличающихся друг от друга коротких слов – при запрете на их объединение и слияние.

И еще одну важнейшую особенность арабского языка мы хотели бы отметить, чтобы на этом закончить, – его удивительная сохранность. Обратите внимание: русскоязычный ничего не поймет в немецком языке, француз ничего не поймет в английском, если не будет изучать его, хотя несколько тысячелетий назад эти языки были одним и тем же. Однако, как говорят, палестинские арабы отчасти понимают евреев, несмотря на тысячелетия независимого языкового развития, которые их отделяют! Знающий современный арабский приблизительно поймёт еврейскую Библию – по крайней мере, при самом небольшом обучении. Разница между семитскими языками укладывается в различие диалектов одного и того же языка. Три исторических ветви семитского языка – еврейский, арабский и арамейский – фактически составляют диалекты одного и того же языка, поэтому всё, что мы говорили об арабском, можно отнести к семитскому языку вообще.

Итак, семитские языки практически не меняются на протяжении веков и даже тысячелетий. Часто говорят, что сохранность арабского связана с Кораном, но на самом деле это не так. Старославянская Библия не понятна никому из ныне живущих русских, потому что сам язык поменялся. Сохранность арабского кроется в тайне этого языка. Современный арабский, на котором разговаривают сегодняшние арабы, — это тот же язык Корана, только несколько видоизмененный. Любой современный араб понимает язык Корана безо всяких затруднений, тогда как представители других языковых групп не поймут свои священные писания по прошествии уже нескольких столетий. Не Коран сохраняет арабский: этот язык сохраняет сам себя неизменным на протяжении истории, делая тем самым и Коран доступным для понимания каждого нового поколения своих носителей. Если бы Коран был ниспослан на любом из индоевропейских языков, то уже через несколько веков его никто не понимал бы. Через каждые пять-шесть поколений пришлось бы переводить Коран на более современный язык.

Причину такой неизменности мы видим в структуре семитских языков, включащих в себя твердый скелет в виде коренных согласных и мягкую плоть в виде изменчивых гласных. Заданный раз и навсегда, скелет согласных, как металлический каркас, не подвержен изменению в течение тысячелетий. Корни в современном разговорном арабском языке точно такие же, как и корни Корана. Тогда как корни индоевропейских языков способны мутировать и меняться до неузнаваемости, что обеспечивает их быструю изменчивость. Современный русский или немец не поймёт средневекового, настолько различаются их языки, тогда как современный араб без труда смог бы поговорить с арабом периода ниспослания Корана на любую тему.

Семитские корни – это монолитная глыба, не растворимая потоком тысячелетий. Они настолько тождественны и непоколебимы, что  мы можем предположить их происхождение от самого начала, от времени Адама и того языка, что был внушён ему. Учитывая неизменность семитского языка, мы можем сказать, что он не только язык Богооткровения, но и богооткровенный язык. Подобно алмазному резцу, он проходит неизменным через толщу веков и тысячелетий, тогда как другие языки меняются до неузнаваемости, как флюидная субстанция, как поток воды. Семитские языки так же вечны, как вечно само Откровение.

Амин Рамин

[1] 90 % арабский корней трёхбуквенные. Имеются также двух-, четырех- и (очень редко) пятибуквенные корни, но они  являются исключением одного и того же правила и функционируют по нормам, действующим для трёхбуквенных корней.

[2] Кстати, в сторону изолирующего двигается и английский язык – правда, при совершенно другой фонетической структуре, отличной от китайской.