Таухид и история: Великое язычество versus монотеистическая община равных

Продолжение цикла статей Амина Рамина «Таухид и история». Этот цикл представляет собой попытку осмыслить основные темы Таухида на языке и в терминах западной культурной традиции. Цикл будет интересен всем, кто хочет проложить мосты от западной культуры — к подлинному пречистому Таухиду Пророков и Имамов (мир им).

В этой части серии проводится анализ структуры языческого общества, построенного на манифестанционалистской парадигме, которой противостоит парадигма «общины равных» в единобожии.

Манифестанционализмом или Великим язычеством мы называем картину мира, построенную на редукции Истины Единобожия в сторону односторонней «посюсторонности» Божества. Из исторических религий такую редукцию производят, например, индуизм, даосизм, буддизм, зороастризм и их производные (например, доктрина «единства бытия» в исламе), как и вообще все традиции «созерцательного» типа, вплоть до примитивных (африканские культы, шаманизм). В рамках манифестанционализма принцип мира (божество) и сам мир составляют единое целое, без признания фундаментальной разницы между ними как между Творцом и творением.

Язычество возникает не как противовес Единобожию – естественной религии человеческого рода, — а как его тень, как продукт абсолютизации одного из его аспектов, превращающей истину в ложь. В определенном смысле само возникновение и распространение язычества на огромное число народов и цивилизаций есть результат некой фундаментальной катастрофы, некоего вторжения сил темной инспирации и извращения – того, что в Исламе называют авлия аш-шайтан – в историческое пространство. Односторонний креационализм – то есть признание безальтернативной «потусторонности» Бога – есть также не менее грандиозная катастрофа, не менее значительное искажение Истины Таухида, приведшее к рождению современной безбожной цивилизации.

Коран сообщает нам, что сатана обязался подходить к человеку «справа и слева, спереди и сзади», дав обет сбивать его с прямого пути. Явление, по-русски называемое «тайной беззакония», воплощено в перманентной тени, падающей на мир и приводящей к тому, что Истина не столько уничтожается или забывается, сколько непрерывно искажается, когда составляющие ее лучи смыслов уводятся от Истока каждый в своем направлении, образуя плотные фигуры неистин, работающие уже по своей логике против той Истины, от которой они отпочковались.

Манифестанционалистский мир иерархичен. Его вершину образует Центр мира, imago mundi, образующий максимум всех возможных онтологических проявлений; «ниже» его следует бесчисленное множество нисходящих космических слоев меньшей степени тонкости. Поскольку «низ» отражает «верх», «земля» имитирует «небо», то социальный порядок гомологичен космическому. В его основу положен принцип священной иерархии, замыкаемой Центром, концентрирующем на себе энергию космической сердцевины. Архетипичная для традиционного социума фигура обожествленного автократа утверждается исходя из потребности коллектива в сакральном символе единства. Богоподобный монарх воплощает силу сообщества, собирает в себе его «ману», являя собой высшую степень социальной проявленности, коллективной энтелехии. Иногда его изображали в виде быка – этого пластичного символа мощи.

Ритуал поедания царя, встречающийся у некоторых африканских этносов, является своеобразным способом распределения его магической энергии, снова абсорбируемой обществом, после чего она переходит на нового монарха и т. д. Даже лишенный реальной власти (как это было на протяжении практически всей истории Японии), монарх все равно сохраняется в качестве сакрального символа. Так и в Риме после изгнания Тарквиниев была оставлена должность «жертвенного царя».

Вполне возможно, что к формированию самого института обожествленного монарха вела не апроприация власти одним родом, а именно эта потребность в коллективной символизации, отражающей в себе космический Центр. Во всяком случае, дело обстояло гораздо сложнее, чем это утверждает примитивная рационалистическая точка зрения, согласно которой идеология обожествленного государя была «выдумана» задним числом для легитимации фактически возникших династических режимов. Непонятно, почему люди в течение тысячелетий соглашались следовать этой «выдумке».

В действительности институт сакральной монархии был «вписан» в языческую картину мира как ее неотъемлемый и важнейший атрибут. Царь как медиатор, транслирующий на землю космический порядок, образует облеченную светом верхушку, составляющую нечто вроде социальной оси, которая соответствует оси «небесной». Очень часто или даже почти всегда в его титулатуру входит солярная символика: «Солнце», «Великое Солнце». Характерно, что в некоторых случаях, например, на Гаваях, его смерть оказывалась знаком к началу ритуальной анархии, продолжавшейся вплоть до коронации нового монарха.

Сама эмпирическая фигура царя относится к области сакрально-запретного: он общается с подданными через завесу или специального посредника, к нему нельзя прикасаться, на него запрещается смотреть. Для установления связи монарха и космоса весьма показателен индийский ритуал коронации. Различные фазы этого ритуала символизировали возврат будущего правителя в зачаточное состояние, затем его созревание и мистическое возрождение в роли космократора. На второй стадии происходило формирование нового мистического тела царя. Третья фаза включала обряды, посредством которых он становился владыкой космоса. Ритуал поднятия руки, когда царь стоял на троне с воздетыми руками, символизировал воздвижение мировой оси, а окропление водой – освящение правителя космическими энергиями, стекающими по этой оси.

В античной картине мира от героя или цезаря через полноправного гражданина к рабу существует такой же ступенчатый переход, как и в иерархии форм аристотелевского космоса – от «верха» к «низу». Поэтому нас не удивит платоновское обоснование сословного идеала ссылкой на иерархическое устройство космоса. Во вступлении к «Тимею» прямо говорится, что идеальное общество должно быть отражением и продолжением космоса. Греческие герои – это мертвые, бытийный статус которых выше обычного, что дает их душам право на публичный культ (ср. с христианскими святыми). Первоначально героями становились цари, затем – основатели городских общин, павшие воины, поэты и мудрецы. Герой считался чем-то средним между человеком и богом, играя роль посредника между ними. После смерти он превращался в сверхчеловеческое существо колоссальной силы и мудрости, способное как оказывать помощь живущим, так и вредить им.

Как мы уже говорили, архетип «богочеловека» — универсальный элемент языческой религиозности; христианство не изобрело его, а лишь заимствовало. Богочеловек – монарх, герой, цезарь, так же как и какой-нибудь Осирис или Митра. Фараон тоже богочеловек. Сознание эллинистического мира было наводнено целым сонмом боголюдей, и потому не удивительно, что Христос в его представлениях стал лишь одним из них.

По представлениям античного человека, в фигуре цезаря суммируется онтологическая энтелехия, поэтому он выше остальных (отсюда запрет его оскорбления, которое приравнивалось к святотатству). Культ императора стал подлинным центром умиравшей античной религиозности. Ниже царя по социальной пирамиде располагаются его родственники, знать, жрецы или чиновники. Все они также причастны к благодати сакрального центра, находясь на более высокой ступени «манифестации», чем остальные.

Аристократы обычно считались потомками легендарных основателей сообщества, героев или богов (Цезарь, например, именовал себя «потомком Венеры по прямой линии»). Гомер называет аристократов «богорожденными». В скандинавской «Песне о Риге» происхождение знати (ярлов), свободных (кэрлов) и рабов объясняется в виде восходящей линии их творения богом Ригом. Их статус, так сказать, «от природы» различен: они относятся к совершенно разным человеческим породам – что, к слову, всячески подчеркивалось элементами одежды, быта и т. д. В традиционных обществах господствующие и подвластные, как известно, сильно отличались друг от друга физически и физиогномически. Даже религиозные культы у высоко- и низкорожденных могли быть различными. В Риме патриции считались стоящими ближе к сакральному, чем плебеи, поэтому браки между ними рассматривались как нечестивые.

Наконец, низшую ступень занимает угнетаемое большинство. У американских индейцев они именовались словом, которое переводится как «зловонные»; примерно так же и гордая римская знать относилась к своему плебсу. Основным качеством этих «нищих духом» является лишенность, максимальная удаленность от источника света. Они образуют темное, бесформенное начало, социальную материю. Печальна даже их загробная участь. Согласно представлениям ацтеков, души воинов-аристократов превращаются в колибри и бабочек, а простолюдинов ожидает Митклан, царство всепоглощающей тьмы.

Таким образом, социальная архитектоника языческого мира представляет собой сакральную пирамиду, в которой по мере приближения к основанию затухает свет и сгущается тьма. Общественный порядок отражает космический, «земля» имитирует «небо». Мы не ошибемся, определив такой порядок как коллективную мистерию, смысл которой заключается в воспроизводстве Макрокосма. Знаменитые пирамиды строили не мифические «рабы», а египетские крестьяне и ремесленники, и причиной проявленной ими работоспособности была, как утверждает Л. Мамфорд, вера в божественность власти фараона в качестве перводвигателя всей социальной «мегамашины». «И один лишь царь обладал божественным правом превращать людей в механические объекты и собирать из этих объектов нужную ему машину. Тот порядок, который перешел от Небес к царю, распространился на каждую из частей машины…Они стали обнаруживать ту же регулярность, которая прослеживается в движении небесных тел»[1].

Но вот Откровение Пророков вбрасывает в эту неподатливую языческую почву сияющее зерно истины монотеизма, и плод, проросший сквозь нее, становится коллективом людей с совсем иной внутренней конституцией, для которой неравенство более не обладает смыслом и значением. Авраамическое равенство всех перед Единым Богом устраняет священную легитимацию статусных различий. Откровение очерчивает световой круг, внутри которого индивид из сферы жесткой иерархии и эшелонированного господства попадает в уникальное пространство общины равных, построенное на принципах справедливости и солидарности всех со всеми. По меньшей мере, таков духовный императив, который в реальности, как всегда, получает лишь несовершенное воплощение. Но это идеал, заданный как горизонт сознательных устремлений, причем из всех этих волевых усилий растет грядущее мессианское Царство справедливости как их сумма и итог, как долго и трудно созревающий плод.

Если вместо Большого Космоса – высшего божества Великого язычества, — который надо созерцать и имитировать, приходит Метакосмический Субъект, образующий по отношению к миру Иное, то распадается весь континуум иерархизированного бытия, где «верх» доминирует над «низом». На уровне «земли» этому соответствует утверждение на месте освященной социальной иерархии общинного равенства служителей Единого Бога через Его наместника.

[1]Мамфорд Л. Миф машины. – М., 2001. – С. 261. Мамфорд видит аналогию в строении «мегамашины» древних деспотий и властной конституции современных западных обществ. Отметим, что фараон Древнего Царства еще не обладал значительным объемом принудительной власти по отношению к обществу, поэтому для возведения пирамид важнейшее значение имела идеологическая (религиозная) мотивация населения.