Райнер Мария Рильке – великий немецкий поэт, вершина немецкой поэзии 20- века и в определенном смысле западной поэтической традиции вообще.
В числе других традиций, влиявших на Рильке, особое место занимает Ислам. Еще в школьные годы будущий поэт, по его собственному признанию, стал утрачивать традиционную католическую религиозность, разочаровавшись в христианском образе Христа как «сына Божьего»:
«Теперь мне ясно, почему я не могу ни любить, ни понимать его: как человек он был бы столь божественно велик, но как Бог он кажется настолько по-человечески малым!»
В сборнике 1907 г. Рильке помещает стихотворение «Призвание Мухаммеда», в котором описывается явление Пророку (С) ангела Джабраила.
Перед началом Первой мировой войны Рильке совершает путешествия по Северной Африке, Испании и Андалусии, чтобы открыть для себя «континент Ислама».
«…Вы должны знать, княгиня, что с тех пор, как я посетил Кордову, я стал почти яростным антихристианином, я читаю Коран, у меня местами перехватывает от него дух, я погружаюсь в него всеми моими силами, как ветер в органе… Мухаммед – это Ближайший; он прорвался к Единому Богу, как поток через первозданные горы…» (Brief an Fürstin Marie von Thurn und Taxis, Ronda, 17.12.1912).
«Волей-неволей думаешь, что христианство режет Бога на части, подобно торту. Однако Аллах — целостен, непоколебим» (Brief, 4.12.1912) .
В письме к Блументалю от 1921 года: «Религия — это нечто бесконечно простое, ясное. Это не знание, не содержание чувства... Но в совершенном просторе космоса это — направление сердца... То, что араб в определённые часы поворачивается к Востоку и простирается ниц — это религия. Это не «вера». Это не имеет противоположности. Это — естественное поворачивание внутри бытия, через которое трижды в день реет ветер Бога, и тогда мы по меньшей мере: склоняемся».
После окончания Мировой войны Рильке по-новому осмысляет свои поэтические и жизненные задачи. Отсюда рождается его величайший поэтический шедевр – «Дуинские элегии», написанные на одном дыхании в замке Мюзот. Поэт сам неоднократно писал о влиянии Ислама на это произведение:
«Когда я говорю: Бог, то это великая, неизученная убежденность во мне. Любое творение, встречающееся мне, повторяет это слово, не раздумывая, хотя, быть может, часто в глубокой задумчивости. И если Христос помогал нам говорить это слово чище, полнее и значимее, тем лучше, но оставим его, наконец, вне игры. Не будем вынуждать себя возвращаться в те трудности и скорбь, что стоили ему этого. Вступим, наконец, в бытие-освобожденным. Ведь Ветхий Завет уже больше подошел бы для того – полный указатель на Бога: где бы человек его ни открыл, он падает прямо в божественную сердцевину. И однажды я пробовал читать Коран, и хотя я не пошел далеко, но понял, что там такой же перст указующий, и Бог стоит на конце его направления, понятый в Своем вечном восхождении – на Востоке так, как не был понят нигде. Христос наверняка хотел того же. Показать. Но люди здесь были как собаки, которые не понимают указывающего перста и мнят, что должны ухватить за руку. Вместо того, чтобы от крестного пути идти дальше, христианство поселилось там и стало утверждать, что в нем живет Христос, хотя в нем не было места, даже для его матери, даже для Марии Магдалины, как и во всяком указующем, который есть жест, а не пребывание» (Der Brief desjungen Arbeiters, Februar 1922, SW, VI, 1113f).
Сквозные темы «Элегий» – любовь, смерть, иной мир, ангелы, бытие – во многом поняты сквозь призму Ислама. Рильке писал, что образ Ангела здесь не имеет ничего общего с ангелами христианства, но взят из Ислама. Строки из первой Элегии – «смерть героя – лишь предлог для его бытия» воспроизводят коранический аят 3: 169.
Начало первой «Элегии» звучит так:
Wer, wenn ich schriee, hörte mich denn aus der Engel
Ordnungen? und gesetzt selbst, es nähme
einer mich plötzlich ans Herz: ich verginge von seinem
stärkeren Dasein. Denn das Schöne ist nichts
als des Schrecklichen Anfang, den wir noch grade ertragen,
und wir bewundern es so, weil es gelassen verschmäht,
uns zu zerstören. Ein jeder Engel ist schrecklich.
Und so verhalt ich mich denn und verschlucke den Lockruf
dunkelen Schluchzens.
Кто из ангельских воинств услышал бы крик мой?
Пусть бы услышал. Но если б он сердца коснулся
Вдруг моего, я бы сгинул в то же мгновенье,
Сокрушенный могучим его бытием. С красоты начинается ужас.
Выдержать это начало еще мы способны;
Мы красотой восхищаемся, ибо она погнушалась
Уничтожить нас. Каждый ангел ужасен.
Стало быть, лучше сдержаться и вновь проглотить свой призывный,
Темный свой плач.
Комментируя «Элегии», сам Рильке пишет:
«Если кто-то делает ошибку, прилагая католические понятия о смерти, ином мире и вечности к Элегиям, то он полностью удаляется от их истока и готовит себе все более основательное их непонимание. Ангел Элегий не имеет ничего общего с ангелом христианского неба (скорее он походит на ангела Ислама)… Ангел Элегий – это существо, в котором преображение видимого в невидимое, которое делаем мы, уже полностью совершилось… Ангел Элегий – это создание, которое признает в невидимом высшую степень реальности… Все миры универсума впадают в невидимое, как в свою ближайше-глубочайшую действительность» (Brief an Witold Hulewicz, Briefstempel: Sierre, 13.11.1925).
Амин Рамин
Добавить комментарий